Вот эта песня. Удивительное дело: её исполняли и офицеры полка под гитару в часы отдыха, и солдаты под гармонь и балалайку, и пели как строевую.
Алла Верды уже два года,
Как к нам пожаловал сюды.
Мотив кавказского народа —
Аллаверды, Аллаверды.
Его привез из гор Кавказа
Наш новый добрый командир.
По Высочайшему приказу
Одев наш доблестный мундир.
И с той поры, зимой и летом,
Как воздаянье за труды,
Звучит в собрании приветом —
Аллаверды, Аллаверды.
Хорош Кавказ гостеприимный,
Но и у нас не пьют воды,
Когда в компании интимной
Затянут вдруг: «Аллаверды!..»
И до утра бодры, хоть пьяны,
Забыв на время свой манеж,
Мы щедро льём вино в стаканы
Взамен кавказских азарпеш.
С Кавказом сродны мы во многом,
И, чтобы не было беды,
Мы говорим обычно: «С Богом!»
А он своё: «Аллаверды!»
И мы друзей не различаем,
Богат, бедняк — нам все равны,
Мы всех приветливо встречаем,
Во вкусе русской старины.
В бою от нас не жди пощады,
Но кончен бой и шум вражды —
И мы врагу, как брату, рады:
Аллаверды, Аллаверды.
Давно мы боя не видали.
Но грянет с Австрией война,
И в исторической скрижали
Запишут наши имена.
Так будем пить, пока нам пьётся,
И будем тем уже горды,
Что носим имя НОВГОРОДЦА:
«Аллаверды! Аллаверды!»
Можно предположить, что эту весёлую и одновременно боевую песню пел и унтер-офицер, командир отряда разведчиков Георгий Жуков.
Вскоре началось новое наступление. 3-й конный корпус как наиболее боеспособный, имевший большой опыт и победный дух, шёл в авангарде ударной группировки. Однако австро-венгерские и германские войска успели перебросить на угрожаемый участок фронта достаточные резервы, а наши новые союзники-румыны замешкались и действовали в отрыве от Юго-Западного фронта, и вскоре наступление замедлилось, а затем и вовсе выдохлось.
О первых боях Жуков сохранил вот такие воспоминания: «Когда на войне очутился, поначалу была какая-то неуверенность, под артобстрелом, но она быстро прошла. Под пулями никогда не наклонялся. Трусов терпеть не могу».
Солдат как солдат. Примерно то же самое говорят все бывалые бойцы, кому пришлось привыкать к окопам, к передовой, к обстрелам и бомбёжкам.
В октябре 1916 года близ местечка Сас-Реген в Восточной Трансильвании, куда подошли авангарды 3-го конного корпуса, Жукова назначили в головной дозор. Отряд продвигался по горной тропе цепочкой. Жуков ехал третьим, прислушиваясь к звукам леса. И вдруг впереди раздался сильный взрыв. Горячей волной, смешенной с песком и галькой, Жукова выбросило из седла.
Очнулся он спустя сутки в полевом лазарете.
— Ну что, унтер, охрял
[14]? — кивнул ему с соседней койки пожилой солдат с забинтованной рукой.
— Повезло тебе. Одни царапины. Скоро заживут.
Жуков почти не слышал его. Сквозь шум в ушах доносились лишь обрывки фраз.
Оказалось, что двое товарищей Жукова, ехавших впереди, ранены тяжело. Сам он, по всей вероятности, сильно контужен.
— Кто-то из вас на мину наехал. — Старый солдат кивнул на соседние койки, где лежали раненые драгуны.
Вскоре Жукова отправили в глубокий тыл, в Харьков. Из госпиталя его выписали в 6-й маршевый эскадрон его родного 10-го драгунского Новгородского полка, который по-прежнему стоял в селе Лагери. Почти никого из знакомых в полку не осталось. Но Жуков всё равно был рад, что вернулся. Тем более — с лычками унтер-офицера и двумя Егориями
[15] на груди. Первый, 4-й степени, он получил за ценного «языка» — австрийского офицера, которого вместе с товарищами захватил во время разведки. Второй — за контузию.
За ордена награждённым тогда платили из царской казны хорошие деньги. К примеру, за Егория 4-й степени — 36 рублей в год. За Егория 3-й степени — 60 рублей. Кавалер 1-й степени получал 120 рублей. Унтер-офицер имел прибавку к жалованью на треть за каждый крест, но не больше двойной суммы. Прибавочное жалованье сохранялось пожизненно после увольнения в отставку. Вдовы могли получать его ещё год после гибели кавалера или его смерти от ран. Кроме того, удостоенный Егория 1-й степени жаловался званием подпрапорщик. Это высшее звание, которое мог получить солдат, последняя ступень к офицерскому званию. Соответствовало званию старшины в Красной и Советской армиях. Звание подпрапорщика присваивалось и кавалерам 2-й степени при увольнении их в запас.
Жуков добывал свои кресты и лычки кровью, потом и самодисциплиной при необычайном рвении, желании быть во всём первым. Первую свою войну он закончил кавалером двух Егориев.
Такие же отличия имели будущие маршалы Р. Я. Малиновский и К. К. Рокоссовский. И. В. Тюленев, К. П. Трубников, С. М. Будённый и А. И. Ерёменко были награждены всеми четырьмя степенями.
В маршевом эскадроне Жукова приняли хорошо. Свой. Побывал в боях. Ранен. Грудь в крестах. Грамотный. Читает газеты и умно их растолковывает. Вспоминал: «Беседуя с солдатами, я понял, что они не горят желанием „нюхать порох“, не хотят войны. У них были уже иные думы — не о присяге царю, а о земле, мире и о своих близких».
Начались разговоры о забастовках в крупных городах, о рабочих стачках, о том, что кругом несправедливость и притеснение простого люда.
Вначале на молодого унтера солдаты посматривали с опаской. Но потом поняли — офицерам не донесёт.
Мало того что он не доносил, а ещё и говорил, читая газеты и листки, которые разными путями и сквозняками заносило в эскадрон, что «мир, землю, волю русскому народу могут дать только большевики и никто больше».
Глава шестая
Большевики
«Советская власть отдаст всё, что есть в стране, бедноте и окопникам…»
Разговоры разговорами, а в стране уже кипели нешуточные страсти. Назревали, как точно определил модный в то время в офицерской среде поэт Александр Блок, «неслыханные перемены, невиданные мятежи…»
[16].
