Когда я был снят Сталиным… Серов говорил мне о том, чтобы я пошёл к Маленкову и просил у него защиты. Во время моего пребывания в Германии Серов содействовал мне в приобретении вещей…
Когда мне стало известно об аресте Шахурина, Репина и других, я был возмущён этим и заявлял в кругу своих родственников, что поскольку аресты этих лиц произведены с ведома Сталина, то просить защиты не у кого.
Вражеские разговоры я в апреле 1946 года вёл со своей бывшей женой Веледеевой М. М., которая проездом останавливалась в Москве…
В разговорах с моей теперешней женой Елизаветой Фёдоровной и с Веледеевой я обвинял правительство и лично Сталина в том, что они не оценивают заслуг людей и, несмотря ни на что, изгоняют их и даже сажают в тюрьму…
Повторяю, что, несмотря на высокое положение, которое я занимал, и авторитет, созданный мне Верховным Главнокомандующим, я всё же всегда чувствовал себя пришибленным. Это длится у меня ещё с давних времён.
Я являюсь сыном полицейского, что всегда довлело надо мной, и до 1932 года я всё это скрывал от партии и командования…
Признаюсь Вам, что я оказался в полном смысле трусом, хотя и занимал большое положение и был главным маршалом.
У меня никогда не хватало мужества рассказать Вам о всех безобразиях, которые по моей вине творились в ВВС, и о всём том, что я изложил в настоящем заявлении.
Новиков.
30 апреля 1946 года».
Заявление, а по сути своей покаянное письмо маршала Новикова Сталину, похоже, писалось коллективно. В нём уже был заложен сценарий дальнейших событий. Система отторгала Жукова и как полководца, и как действующее лицо политики Советского государства, и как военного специалиста.
Анализировать частности заявления Новикова нет смысла. Оно наполнено страхом униженного, сломленного человека, и дрожащий голос его время от времени слышится сквозь стандартные фразы следователей. Чего только стоит вот такой пассаж: «Зная Жукова, я понимал, что он не столько в интересах государства, а больше в своих личных целях стремится чаще бывать в войсках, чтобы, таким образом, завоевать себе ещё больший авторитет».
И всё-таки несмотря на изъяны и «пришибленность» письма Новикова, характер Жукова проступает и сквозь эти подневольные строки и вынужденные признания. Жуков был живым человеком, из плоти и крови. Человеком, выбившимся на самую вершину социальной и иерархической пирамиды того времени благодаря не только полководческому дару, но и другим талантам, которые он использовал на полную катушку. Умел предъявить свои успехи. Умел приглушить неудачи. Умел оказаться первым там, где назревала победа. Грубость и жестокость по отношению к подчинённым из числа генералов и офицеров тоже постепенно стали частью его рабочего стиля. Хотя свидетельства «пострадавших» от его крутого характера противоречивы. Порой, исследуя историю попавшего под руку маршала, приходишь к выводу — и поделом тебе!..
Говорят, после освобождения Новикова — а к нему Жуков приложил много усилий — они, бывшие друзья-товарищи, больше не встречались. Жуков — человек категоричный и излишне прямолинейный, когда дело касалось чести, особенно его, — не мог преодолеть себя и подать руку тому, кто, как ему казалось, предал его. При этом хорошо был осведомлён о том, какие методы применялись к подследственным и как люди Абакумова добывали нужные показания, когда им ставилась конкретная задача.
На этот раз, и в «деле авиаторов», и в «трофейном деле», была поставлена задача найти компромат на Жукова, свалить маршала, измазать в грязи, сорвать с него звёзды и погоны.
Письмо Новикова и протокол допроса с его «откровениями» на заседании Высшего военного совета, состоявшемся 1 июня 1946 года, зачитывал начальник Главного оперативного управления генерал Штеменко.
Из «Воспоминаний и размышлений» Жукова: «…Генерал Штеменко раскрыл положенную Сталиным папку и начал громко читать. То были показания бывшего командующего ВВС Советской Армии Главного маршала авиации А. А. Новикова, находящегося в застенках Берии. Нет нужды пересказывать эти показания, но суть их была однозначна: маршал Жуков возглавляет заговор с целью осуществления в стране военного переворота… После прочтения показаний генерала Телегина и маршала Новикова в зале воцарилась гнетущая тишина, длившаяся минуты две. Наконец первым заговорил Сталин. Обращаясь к сидящим в зале, он предложил выступать и высказывать мнение по существу выдвинутых обвинений в мой адрес. Выступили поочерёдно члены Политбюро ЦК партии Г. М. Маленков и В. М. Молотов. Оба они стремились убедить присутствующих в моей вине. Однако для доказательства не привели каких-либо новых фактов, повторив лишь то, что указывалось в показаниях Телегина и Новикова… После Маленкова и Молотова выступили Маршалы Советского Союза И. С. Конев, А. М. Василевский и К. К. Рокоссовский. Они говорили о некоторых недостатках моего характера и допущенных ошибках в работе. В то же время в их словах прозвучало убеждение в том, что я не могу быть заговорщиком… Особенно ярко и аргументированно выступил маршал бронетанковых войск П. С. Рыбалко, который закончил свою речь так: “Товарищ Сталин! Товарищи члены Политбюро! Я не верю, что маршал Жуков — заговорщик. У него есть недостатки, как у всякого другого человека, но он патриот Родины, и он убедительно доказал это в сражениях Великой Отечественной войны…”».
В роли обвинителя на совете выступил Голиков. Судя по его речи и тому, как генерал вёл себя, можно предположить, что Голиков располагал некой информацией, суть которой заключалась в следующем: Жукова с заседания совета выведут под конвоем… Он был смел и беспощаден, чего ему так не хватало на фронте, в боевой обстановке, когда он, к примеру, командовал под Москвой 10-й армией. В запале он не удержался от искушения пнуть «мёртвого» льва: обвинил Жукова в вопиющей несправедливости за то, что в 1943 году маршал освободил его, Голикова, от командования войсками Воронежского фронта. Голиков чувствовал себя обойдённым орденом Суворова 1-й степени, а возможно, и званием героя за Сталинградскую битву. Но Сталин вдруг перебил своего верного политрука, напомнив тому, что лев ещё жив:
— Жуков в данном случае не превышал власти, но выполнил моё указание.
Члены Политбюро Молотов, Маленков, Берия, как и следовало ожидать, высказались в едином порыве — резко: заносчив, лично себе приписывает победы, которые принадлежат всей Красной армии, политически незрелый, более того, непартийный, а именно — «суть характера Жукова не только в том, что он тяжёлый и неуживчивый, но, скорее, опасный, ибо у него есть бонапартистские замашки».
«Бонапартистские замашки» в переводе на простой язык — стремление не только к военной, но и к политической власти. Известно, что Наполеон Бонапарт был не только великим полководцем, но и императором Франции.
Сталин на заседании совета старался выдержать роль стоящего над схваткой. И это ему удавалось. Но не всегда.
Из «Воспоминаний и размышлений»: «Сталин никого не перебивал. Предложил прекратить обсуждения по этому вопросу. Затем он подошёл ко мне, спросил: “А что вы, товарищ Жуков, можете нам сказать?” Я посмотрел удивлённо и твёрдым голосом ответил: “Мне, товарищ Сталин, не в чем оправдываться, я всегда честно служил партии и нашей Родине. Ни к какому заговору не причастен. Очень прошу вас разобраться в том, при каких обстоятельствах были получены показания от Телегина и Новикова. Я хорошо знаю этих людей, мне приходилось с ними работать в суровых условиях войны, а поэтому глубоко убеждён в том, что кто-то их принудил написать неправду…”
