Из США, что ли, пришло письмо из Литературного общества Марка Твена: «Уважаемый мистер Жуков! Вы окажете нам большую честь, если примете наше предложение вступить в члены нашего общества, почётными членами которого являются Франклин Рузвельт, Уинстон Черчилль и другие видные политические деятели различных стран мира». Жуков подумал: что делать? И отдал письмо Молотову. «Рассмотрим», — сказал Молотов. Прошло несколько месяцев. Жуков молчит, Молотов тоже молчит. Когда они вместе поехали в Польшу, Жуков и спрашивает Молотова: «А как насчёт Общества Марка Твена?» — «А мы им отказали». — «Да?» — «Отказали! Написали, что Президиум Верховного Совета СССР рассмотрел ваше приглашение маршала Жукова о вступлении его в члены Общества Марка Твена. Так как маршал Жуков является государственным деятелем, а государственные деятели в СССР не являются членами литературных обществ, то он не может принять ваше предложение. Вот так…».
Первая жена Жукова Александра Диевна дружила с женой Хрущёва Ниной Петровной. Та была баба досужая и всё сочувствовала Александре Диевне и бранила маршала распоследними словами за то, что тот влюбился в молодую и оставил Александру Диевну. Однажды поинтересовалась: а сколько же Георгий Константинович даёт ей в качестве алиментов? «Двести рублей в месяц». — «Мало!» — вспыхнула Нина Петровна. Самой Александре Диевне эта сумма казалась достаточной. Дети выросли. А внуков ведь дед содержать не обязан. Но подруга так горячо убеждала её, так ей сочувствовала, что Александре Диевне вскоре стало казаться, что действительно — мало. И вот они вдвоём пришли на приём к первому секретарю Краснопресненского райкома партии товарищу Колчину. Так, мол, и так, бывший муж мало платит. Колчин потом рассказывал: «Я всё же убедил Александру Диевну Жукову в том, что получаемые ею от маршала 200 рублей в месяц вполне достаточны для жизни, ибо все простые советские пенсионеры получают от государства 120–132 рубля в месяц. Но труднее было убедить в этом Нину Петровну…».
Известно, что маршал был весьма неравнодушен к прекрасному полу. Женщин у него было несколько. Всех любил. Всех так или иначе обеспечил. Заботился о детях. Не допуская разнузданности, мог залюбоваться какой-нибудь особой. Одним словом, на женщину он смотрел как на создание природы. В штабе 1-го Белорусского фронта работала телеграфисткой Надя. За ней ухаживал начальник секретной части штаба старший лейтенант Иван Безверхий. Они потом поженились. Надя была хороша собой. Особенно красивыми были руки. Так вот Жуков, диктуя ей шифровки, глаз не отрывал от её рук. Любовался, как она работает, её движениями. Впоследствии Надежда Александровна признавалась, что очень смущалась, когда Жуков наблюдал за её работой на телеграфном аппарате «Бодо». Женщина ведь мгновенно улавливает, кто на неё смотрит, начальник или мужчина.
Другую историю рассказывал начальник охраны майор Николай Харлампьевич Бедов: «На пути жуковского автомобиля оказался низкий прогнувшийся мостик через речку глубиной по колено. Георгий Константинович вышел из машины и стал наблюдать с бугристого бережка, как форсируется водное препятствие. По мостику, подпираемому десятью молодцами охраны, машина медленно катилась от одного конца к другому. В это время метрах в двадцати от переправы женщина переходила речку вброд. В одной руке она держала подол юбки. Подняв глаза вверх, она неожиданно встретилась взглядом с наблюдавшим за её перемещением Георгием Константиновичем и в испуге, смешанном со стыдом, бросила подол в воду, чтобы закрыть оголённые выше колен ноги. Не отводя взгляда от лица сидевшего на травке военного, женщина громко прокричала: “Кобель! Настоящий кобель!” Женщина была, правда, очень красивая».
Василий Песков брал интервью для «Комсомольской правды». Спросил маршала: «Георгий Константинович, вопрос невоенного характера. Какие из человеческих чувств, по-вашему, сильнее всего пробудила в людях война?» Жуков: «Ни одно из человеческих чувств на войне не затухало». В том же интервью маршал сказал: «Я счастлив, что родился русским человеком».
После Победы в Группе советских оккупационных войск в Германии произошёл такой случай. Солдат-срочник за отличную службу получил отпуск домой. Поехал. А когда возвращался из России, у него на вокзале украли бумажник. В бумажнике — документы, деньги, проездные требования и прочее. И вот этот самый солдат, не имея никаких документов, свидетельствовавших о том, что он проходит службу в ГСОВГ, тем не менее вовремя является в расположение своей части и докладывает командиру о прибытии. При этом докладывает и о потере документов. Командир части в недоумении: что делать, надо ведь как-то наказывать растяпу… Дело дошло до командующего. Жуков, услышав историю о том, как молодой солдат «зайцем» преодолел тысячу километров на поезде, при этом миновал парные пограничные посты трёх государств Варшавского договора, сказал: «Где этот солдат? Доставьте его сюда! Хочу поблагодарить его за службу и находчивость!» Солдат прибыл. Браво доложил. Маршал обошёл его вокруг. Форма сидит хорошо, постирана, опрятна. Подворотничок свежий. Сапоги начищены так, что отражается паркет. «Откуда родом?» Солдат назвал область. «Молодец! Объявляю благодарность!» — И пожал солдату руку.
Однажды кто-то из журналистов спросил Жукова: «Знали ли вы чувство зависти?» — «Да! — с жаром ответил он. — Всегда завидовал Будённому — очень виртуозно на баяне играл, мне до таких высот было не подняться!..» Офицеры охраны рассказывали, что иногда перед крупными сражениями, когда не спалось, Жуков брал баян и потихоньку, сидя где-нибудь на брёвнах в саду, играл мелодии русских народных песен. Получалось у него не очень складно, но задушевно. К концу войны играл уже хорошо.
После октябрьского пленума, когда маршала всячески распинали, отправляя в отставку, везде проходили партийные собрания и партактивы — обсуждалось постановление пленума и осуждался «бонапартист» Жуков. Его обвиняли «в попытках вывода Вооружённых сил из-под партийного контроля и сосредоточении в своих руках необъятной власти с целью установления диктатуры, в авантюризме во внешней политике, создании в армии своего культа личности». Жуков тогда ещё состоял на партучёте в Министерстве обороны. И вот идёт собрание коммунистов. Выступает секретарь партбюро контр-адмирал Фёдоров. Он смело осудил «бонапартизм» бывшего министра обороны и передал слово доктору военных наук генералу Каменскому. Тот должен был как учёный научно, так сказать, развенчать в глазах коммунистов аппарата Минобороны «культ» «бонапартиста»: «…Всё Жуков да Жуков. Жуков — полководец!.. Какой же он полководец? Вот Македонский, тот был полководец! А Жуков… Какой он полководец? Он даже ни разу не присутствовал на партийном собрании…» И вдруг встаёт коммунист капитан Прозоря: «Разрешите, товарищ профессор, спросить?» — «Да, пожалуйста». — «У меня такой вопрос: а маршал Конев член партии или нет?» — «Да, маршал Конев — коммунист. Член нашей партии с восемнадцатого года». — «А он — полководец?» — «Конечно. Под его руководством наши войска провели ряд крупнейших успешных операций». — «Так он тоже ни разу не был у нас на партсобрании…». Вскоре дотошного капитана Прозорю отправили служить в войска. И вообще аппарат, созданный Жуковым, начали помаленьку разгонять.
Хрущёв боялся Жукова. И его независимости, и авторитета в войсках и народе. Похоже, он действительно опасался переворота. И спустя многие годы после октябрьского пленума, словно оправдываясь в том, что по Жукову в своё время было принято всё же правильное решение, сказал: «Когда в 1957 году обсуждался вопрос о пресечении попытки Жукова организовать военный путч с целью захвата власти в руки военной хунты, то Москаленко активно выступал с обвинениями в адрес Жукова. Уже не на общем заседании пленума ЦК КПСС, а в более узком кругу лиц, когда Москаленко со страстью обвинил Жукова за поползновение к захвату власти, а Жуков с его солдатской грубостью, с его солдатской прямотой (а я верю Жукову, что он сказал правду) бросил ему: “Что ты меня обвиняешь? Ты же сам мне не раз говорил: чего ты смотришь? Бери власть в свои руки, бери!..”».
