Бывший курсант, а впоследствии выдающийся полководец Иван Христофорович Баграмян те ленинградские дни вспоминал почти с восторгом: «Мы были молоды и, вполне естественно, кроме учёбы, нам хотелось иногда и развлечься, и погулять, что мы и делали: уходили в город, иногда ужинали в ресторане, иногда ходили в театры. Жуков редко принимал участие в наших походах, он сидел над книгами, исследовал операции Первой мировой войны и других войн…».
Другой однокурсник, Константин Константинович Рокоссовский вспоминал такую картину: «Жуков, как никто, отдавался изучению военной науки. Заглянем в его комнату — всё ползает по карте, разложенной на полу. Уже тогда дело, долг для него были превыше всего».
«Георгий Константинович Жуков среди слушателей нашей группы считался одним из самых способных, — вспоминал Баграмян. — Он уже тогда отличался не только ярко выраженными волевыми качествами, но и особой оригинальностью мышления. На занятиях по тактике конницы Жуков не раз удивлял нас какой-нибудь неожиданностью. Решения Георгия Константиновича всегда вызывали наибольшие споры, и ему обычно удавалось с большой логичностью отстоять свои взгляды».
Молодым курсантам Высшей кавалерийской школы предстояло разъехаться по своим гарнизонам и полкам, чтобы с новыми силами взяться за боевую учёбу, а на полигоны уже выезжали танки и танкетки, бронемашины и артиллерийские тягачи. Техника начинала теснить кавалерию. Так что вскоре многие однокашники Жукова уйдут в другие рода войск. Да и сам он распрощается с кавалерийским седлом и шашкой.
Когда были сданы экзамены, Жуков с двумя своими товарищами решили возвращаться к месту службы в Минск своим ходом, на лошадях. Тысяча километров марша — это не прогулка. Тем более что они поставили перед собой задачу преодолеть расстояние за семь суток. В дороге лошадь Жукова Дира неожиданно захромала. Осмотрели копыто, обнаружили трещину. Кто-то из товарищей предложил залить трещину воском. Так и сделали. Некоторое время Жуков вёл Диру в поводу. Вскоре она перестала хромать, и он вскочил в седло.
В Минске, при въезде в город, группу молодых командиров полков, решивших поставить рекорд, встречал комиссар 7-й Самарской кавалерийской дивизии Григорий Штерн. Он был в приподнятом настроении, поздравил прибывших с успешным окончанием марша и сказал, что последние километры надо проскакать полевым галопом.
— Вас там встречает вся дивизия! — предупредил он. — Покажите хлопцам, что у вас ещё есть порох в пороховницах!
Порох нашёлся. Хотя последние сутки они держались на одном характере. Лошади исхудали, а всадникам пришлось прокалывать на ремнях не одну пару дырок. Конный пробег заметило не только командование, но и Совнарком. Всем троим его участникам вручили денежные премии.
Это были годы трудовых подвигов, рекордов, свершений и мирных побед.
Глава десятая
Отпуск на родину
«Деревня была бедна, народ плохо одет…»
Большинство биографов маршала Жукова его регулярные поездки на родину попросту не замечают. Увлечённые темой службы и войны, темой женщин и темой кремлёвских интриг, родину они пропускают как незначительное.
А между тем Жукова невозможно понять вне родины. Потому что он прежде всего человек родины. Корневой. Земляной. Сыновнее, крестьянское чувствовалось в нём всю жизнь. И всю жизнь ему помогало. Именно родина стала первичным материалом, тем фундаментом, на котором впоследствии строилась судьба будущего Маршала Победы.
Для того чтобы создать Героя и вручить ему разящий меч победителя, Творец выбрал породу. Так кузнец выбирает металл. Порода оказалась подходящая. Пилихинская. Отец, Константин Артемьевич Жуков, дал тоже немало — привязанность к родне, чувство прекрасного и доброту.
Георгий Жуков всегда был добр, внимателен и щедр по отношению к своей родне и землякам. Хлопотал, устраивал, одаривал. Влияние матери оказалось гораздо большим. Но, пожалуй, самым значительным оказалось влияние дяди Михаила Артемьевича, добившегося успеха в огромной и чужой Москве, а также двоюродного брата Александра Пилихина.
Брат учил Георгия русскому языку и математике. Растолковывал непонятные книги и вообще непонятное, смутное, что волновало и тревожило. Водил его и младшего Михаила в театр, в цирк и на концерты московских и заезжих знаменитостей, учил плавать. Александр был для Жукова не только братом, но и другом. По словам двоюродных сестёр и брата Михаила Михайловича Пилихина, Жуков вспоминал об Александре всю жизнь. Думал о нём. Нуждался в нём.
Итак, Жуков вернулся в 7-ю Самарскую дивизию. Его назначили командиром 39-го полка.
В армии шла реформа, начатая М. В. Фрунзе. В результате очередного сокращения, второго после Гражданской войны, армия с пяти с лишним миллионов уменьшилась до 562 тысяч. Если численный состав рядовых бойцов сократился почти в девять раз, то командный — в пять. Из 400 тысяч командиров в РККА после чисток командных кадров и различных фильтраций было оставлено всего 80 тысяч.
7-я Самарская дивизия, которая с 1924 года стала носить имя Английского пролетариата, из шестисоставной стала четырёхсоставной.
По новому штату структура полков значительно увеличилась. Если раньше полк состоял из четырёх эскадронов, то теперь из шести. Каждые два эскадрона объединялись в кавалерийский дивизион. В состав полка также входили пулемётный эскадрон (16 пулемётов с полными расчётами), полковая артбатарея, отдельный взвод связи, отдельный сапёрный взвод, отдельный химический взвод и полковая школа младшего комсостава.
В войсках вводилось единоначалие. Жуков исполнял обязанности и командира полка, и комиссара одновременно.
Но вначале была поездка на родину. Отпуск.
Из «Воспоминаний и размышлений»: «Я поехал в деревню повидать мать и сестру.
Мать за годы моего отсутствия заметно сдала, но по-прежнему много трудилась. У сестры уже было двое детей, она тоже состарилась. Видимо, на них тяжело отразились послевоенные годы и голод 1921–1922 годов.
С малышами-племянниками у меня быстро установился контакт. Они, не стесняясь, открывали мой чемодан и извлекали из него всё, что было им по душе.
Деревня была бедна, народ плохо одет, поголовье скота резко сократилось, а у многих его вообще не осталось после неурожайного 1921 года. Но, что удивительно, за редким исключением, никто не жаловался. Народ правильно понимал послевоенные трудности.
Кулаки и торговцы держались замкнуто. Видимо, ещё надеялись на возврат прошлых времён, особенно после провозглашения новой экономической политики. В районном центре — Угодском Заводе вновь открылись трактиры и частные магазины, с которыми пыталась конкурировать начинающая кооперативная система».
Жуков сходил на могилу отца. Константин Артемьевич умер весной 1921 года. Георгий на похороны приехать не смог. Воевал с восставшими мужиками в Воронежской губернии.
Дом без хозяина постарел, стал расходиться по щелям и оседать в землю.
