Георгий Константинович и мы, свидетели происходившего, с облегчением вздохнули: хоть этот спасётся. Но в ту же секунду мелькнул “мессер”, влепил в упор очередь в беспомощно качавшегося на стропах парня и ушёл. Парашют как-то бережно опустил тело лётчика на землю недалеко от нас. Подошли. Он был совсем мальчиком, в синем комбинезоне, кожаном шлеме, весь залитый кровью. Жуков отрывисто приказал — предать земле с почестями, повернулся и пошёл прочь. Редко когда я видел такой гнев на лице генерала, глаза сузились и буквально побелели».
Не об этом ли окровавленном мальчике в синем лётном комбинезоне и кожаном шлеме на пыльной траве под Ельней вспомнит маршал весной 1945-го, оглядывая в стереотрубу горящую столицу Третьего рейха, когда из его уст сорвётся жестокое и справедливое: «Развалинами Берлина удовлетворён».
Двадцать пятого августа штаб Западного фронта получил директиву Ставки: «…30 августа левофланговыми 24-й и 43-й армиями перейти в наступление с задачами: покончить с ельнинской группировкой противника, овладеть Ельней и, нанося в дальнейшем удары в направлениях Починка и Рославля, к 8 сентября 1941 г. выйти на фронт Долгие Нивы, Хиславичи, Петровичи, для чего:
а) 24-й армии в составе восьми сд, одной тд, одной мд концентрическими ударами уничтожить ельнинскую группировку противника и к 1 сентября выйти на фронт ст. Большая Нежода, Петрово, Стройна; в дальнейшем, развивая наступление, нанести удар в направлении на Починок и, овладев последним, к 8 сентября выйти на фронт Долгие Нивы, Хиславичи;
б) 43-й армии, оставив 22-ю и 53-ю сд на занимаемом фронте обороны и главные силы армии на обороне спас-деменских и кировских позиций, двумя стрелковыми и двумя танковыми дивизиями 30 августа перейти в наступление в общем направлении на Рославль и, овладев Рославлем, к 8 сентября выйти на фронт Хиславичи, Петровичи…»
Это было именно то, чего он ждал все эти дни и к чему готовил свои войска.
В период подготовки к операции Жуков основательно перетряс командный состав. Замены произошли в штабах, в дивизиях, в полках. Некоторые генералы за бездеятельность и халатность угодили под следствие. Эта «жестокость» командующего впоследствии выползет в мемуарах некоторых из отстранённых и отданных под суд.
Первая самостоятельная операция, разработанная и проводимая под руководством Жукова, действительно во многом напоминала Халхин-Гол. Охват сильными ударными группами, сосредоточенными на флангах, при активных действиях в центре.
Соотношение сил было примерно равным, при небольшом перевесе немецкой стороны в живой силе (70 тысяч солдат и офицеров против 60 тысяч наших) и в танках (40 против 35). Однако Жукову удалось достичь перевеса в артиллерии: 800 орудий, миномётов, установок реактивной артиллерии против 500 немецких.
Тридцатого августа после мощной артподготовки дивизии генерала Ракутина атаковали немецкие позиции перед своим фронтом. Драка была яростная. Немцы с плацдарма уходить не хотели. В ходе сражения начали вводить в дело резервы второго эшелона. Все контратаки были отбиты. Порой с очень большими жертвами.
Второго августа фон Бок записал в своём дневнике: «Вопрос о сдаче Ельнинского выступа становится в этой связи одним из самых актуальных. Задействованные там дивизии в буквальном смысле истекают кровью. Ещё раз посовещавшись с Клюге, я решил Ельнинский выступ оставить».
Порой эта запись комментируется исследователями Ельнинского сражения как повод для облегчённого вывода: мол, немцы сами ушли из Ельни и оставили неудобный для обороны выступ…
Ушли — после нескольких суток упорных боёв, когда упорство стало перерастать в угрозу окружения на плацдарме основных сил 20-го армейского корпуса генерала Матерны
[105] — четырёх пехотных дивизий.
Пятого сентября 19-я стрелковая дивизия вошла в Ельню.
Восьмого сентября Ельнинский выступ был срезан.
Жуков докладывал Верховному: «Всего за период боёв в районе Ельни противник потерял убитыми и ранеными 45–47 тысяч человек и очень большое количество разбитыми нашей артиллерией и авиацией станковых пулемётов, миномётов и артиллерии. По показаниям пленных, в некоторых частях 137, 15, 178 пд миномётов и артиллерии не осталось совершенно. По докладу большинства командиров частей и по оставленным трупам на поле боя, за последние 3–5 дней противник потерял убитыми не менее 5 тысяч. Чтобы скрыть от наших войск свои большие потери, перед отходом противник все братские могилы разровнял и замаскировал под окружающую местность. <…>. Очень хорошо действовала вся артиллерия даже молодых дивизий. PC
[106] своими действиями производят сплошное опустошение. Я осмотрел районы, по которым вёлся обстрел PC, и лично видел полное уничтожение и разрушение целых оборонительных районов. <…> Преследуя противника, 7.9 наши части вышли на р. Стряна, захватили её и с утра 8.9 имеют задачу развивать наступление, взаимодействуя с группой Собенникова. <…> В результате этой операции во всех войсках поднялось настроение и уверенность в победе. Сейчас части увереннее встречают контратаки противника, бьют его огнём и дружно, в свою очередь, переходят в контратаки».
Ельня помогла в октябре и ноябре выстоять под Москвой. Потому что битва за Москву началась уже там, на Десне и Хмаре.
Возможно, для вермахта неудачи в районе Ельни действительно не выглядели большим поражением, но для Красной армии контрнаступление на Смоленской земле на центральном участке советско-германского фронта стало колоссальной победой.
Когда военные историки и публицисты, рассуждая о сражении под Ельней в августе — сентябре 1941 года, пытаются оценить эту победу или, напротив, обесценить, приводя цифры из арсенала сторон, безвозвратных и санитарных потерь, то они проходят мимо главного, что было добыто Красной армией — всей армией, сражавшейся в те дни на огромном фронте, а не только на периметре Ельнинского выступа, — они пытаются не заметить самого факта одержанной победы. Локальная, хотя и фронтовая, она в космосе всей войны, полыхавшей в те дни и в Африке, и в океанах, и на островах, стала тем поворотным фрагментом истории, после которого вермахт вступил в череду поражений. Победу под Ельней невозможно исчислить в цифрах. Там родился дух новой армии, которая завершит войну далеко на Западе, в Берлине. И Жуков, своим чутьём полководца, поцелованного Богом, мгновенно уловил это покуда ещё лёгкое движение, которое к 1944 году разгонится до урагана танковых прорывов на Запад. Своё донесение Верховному он подытожил значением именно «морального фактора».
