Расправившись с обоими дружинниками убийца шагнул к князю. Тот успел почувствовать опасность, но как и его люди был приучен к сражениям. А потому первое что он сделал, это еще оборачиваясь потянул из ножен саблю. При этом он был довольно быстр, но недостаточно. Мгновение и клинок убийцы полоснул его по горлу. И следом, второй, взрезая уже не только трахею, но и яремную вену.
Сабля князя успела только наполовину покинуть ножны, когда все было кончено. Убийца не останавливаясь не на мгновение проследовал дальше, и вскоре свернул на неприметную боковую стежку, набитую мальчишками, а Трубецкой завалился на кусты. Проломившись сквозь тонкие ветви, он упал в траву, и выпучив глаза, хрипя разверстой глоткой, скончался, оставшись лежать в луже собственной крови. Впрочем, сухая земля бабьего лета, довольно быстро впитала в себя влагу, оставив только бурое пятно.
* * *
Сашке наконец удалось улизнуть из дома. Батя у него был сапожником, и тачал знатные сапоги, передавая науку старшему сыну. И тому нравилось, создавать из простого куска кожи, красивую и носкую обувку. К делу он со всей душой. Вот только, малец двенадцати лет, мальцом и останется.
А потому малейший намек матушки, мол рыбки свежей давно не пробовали, мальчишкой был воспринят как руководство к действию. Отец еще толком и не сообразил, как этого постреленка и след простыл. Сообразивший что к чему сапожник едва выскочил на крыльцо, а Сашки уже и след простыл. И удочки, уж нету. Глянул на супругу с осуждением, а та только и того, что пожала плечами. Мол и сама такого не ожидала.
Вот только не суждено было Сашке сегодня порыбачить. Он уже выбежал по боковой стежке, на большую тропу, что вела к Великой башне, где любил рыбачить, как вдруг стал свидетелем нападения. Чуть выше по тропе, какой-то дядька, с двух рук, разом ударил в шею двоим дружинникам, а потом как-то походя, словно перед ним вовсе и не великий воин, зарезал князя Ивана Бобровнинского, коий ворогов рубил от плеча до самого седла.
В испуге, Сашка шарахнулся в кусты, не в силах оторвать взор от убийцы, быстро поднимавшегося вверх по тропе. Наконец тот достиг стежки, которой пользовался Егорка, заводила с соседней улицы. Глянул по сторонам, и скрылся в зарослях. Но как ни краток был миг, что видел его мальчишка, Сашка его все же узнал.
Ну как. Узнал это громко сказано. Видел его недавно пару раз. В первый раз, на дворе постоялого двора в посаде за Окольным городом. Во-второй, на торговых рядах, здесь в Запсковье. Детская память она крепкая, и впитывает в себя все как губка. Иное дело, что со временем часть информации уходит на задворки сознания. А со временем, если ее не тренировать, то многое проходит уже мимо сознания, не задерживаясь в нем.
С минуту Сашка сидел в кустах ни жив ни мертв. Он пребывал в полной уверенности, что этот аспид его видел, и сейчас непременно, выскочит из кустов, и набросится на невольного видока. Потом пришло осознание, что глупо так-то сидеть и дожидаться когда его схватят и убьют. А как же иначе. Та легкость, с которой душегуб расправился с троими, стояла у него перед глазами так, словно он вновь и вновь видит произошедшее.
Нервно сглотнув, мальчик сначала попятился, а потом развернулся и побежал настолько быстро, насколько вообще был способен. В голове не было никаких мыслей. Даже картина расправы над дружинниками и князем уже исчезла. Зато яркими красками заиграла другая. И в ней, душегуб поймал Сашку, и со страшным оскалом резал ему горло.
— Ай!!!
— Ты чего, малец? — Любимов едва устоял на ногах.
Вообще-то он был редким гостем в Запсковской стороне. Но так уж случилось, что нужно было навестить больного купца. Мужчина солидный, и ложиться в госпиталь на отрез отказался. Лекарям же при госпитале не возбранялось иметь собственную практику.
Подумаешь, его переманили из Крыма большим жалованием и возможностью продолжить научную работу в лаборатории и под руководством Рудакова. Копейка она лишней никогда не будет. Как и практика. Лекарское дело требует постоянного совершенствования и все новых пациентов. А то где же еще можно набраться опыта. По книгам? Вот уж ничуть не бывало. Никакие книги не заменят личных примеров.
— Й-а-а… Дяденька…
— А ну-ка стой. Да стой, тебе говорю. На тебе лица нет. Что стряслось, паренек?
Сам не зная отчего, но Сергей вдруг решил, что это очень важно, и поспешил сменить тактику. Что тут же принесло свои плоды. Нервно сглатывая, и постоянно прерываясь, малец заговорил скороговоркой, впрочем, получалось у него откровенно слабо, и потому он потратил не меньше минуты, прежде чем сумел хоть что-то пояснить.
— Там это… Я на рыбалку… Тятька сапоги тачать, а мамка рыбки значит… Я удочку и по стежке… Всегда там хожу… А там этот… Ну тот который на постоялом дворе и на трожке… А князь, он по тропе значит к гостевым рядам… А тот… Ну тот, что у постоялого…
— Тихо Саша. Тихо. Что случилось? — Вдруг почувствовав тревогу, пытал парнишку Любимов, под взорами останавливающихся прохожих.
— Он значит сначала ножами дружинников, а потом и князя. Р-раз и все, — наконец выдал малец.
Впрочем, Сергей Пантелеевич его уже не слушал. О тропе, выходящей к гостевым рядам, да еще и в направлении указанном Сашкой, знали все. Поэтому, едва осознав, что случилось страшное, лекарь сорвался с места и побежал за каменное строение. Несколько человек поспешили за ним. А то как же. Князь во Пскове только один. И он всегда был всеми любим. А уж после сражения на Бобровне, так и подавно.
* * *
Иван наблюдал за Лизой, ну той, что великая княгиня, и никак не мог разобраться в чувствах обуревавших его. Молодая женщина держалась стойко, и выдержала удар так, как то и положено представительнице дворянского сословия, и рода Рюриковичей в частности. Вот только было совершенно очевидно, что ее настигло самое настоящее и неприкрытое горе. И вот осознание-то этого сам ого горя, не давало Ивану покоя.
Что он ощутил узнав о гибели князя? Досаду, злость и даже ярость. Вот попади ему сейчас под горячую руку его политические противники, порвал бы как тузик грелку. Причем без разбора. Он попытался помешать этому. Но максимум чего ему удалось добиться, это того, что князь стал всюду ходить с парой дружинников. Да и то, уступив уговорам Елизаветы.
Но было еще одно чувство. Ревность. Да-да, самая что ни на есть банальная ревность. Он все понимал. У Лизы горе, погиб отец ее детей. Пусть, начавший расти живот под сарафаном пока и незаметен, тем не менее, Иван знал о том, что она в тяжести. Вот только поделать с собой он ничего не мог и ревновал к покойнику.
А еще, испытывал… Облегчение и едва ли не радость от того, что великая княгиня теперь была свободна. Как? Когда, она угнездилась в его сознании? Ответа на эти вопросы он не знал. Но только сейчас вдруг осознал, что уже год у него не было ни одной женщины. Вроде и не монах. А подиж ты, как сподобился. Прямо как в той поговорке — воровать, так миллион, любить, так королеву.
— Прискакал? — Окинув его хмурым взглядом, задал риторический вопрос боярин Пятницкий.
