– Добрый день! Я патронажная сестра, сверху шла, от своей подопечной – хлеб ей приносила. Смотрю – стоит прямо у вашего порога. Если бы вы открыли дверь, вы бы обязательно его задели и опрокинули. Жалко. Цветок живой.
– Это Ленка бесится, что давно к ней не заходил, – усмехнулся мужчина.
Стараясь сохранять наивный вид, я шагнула в квартиру и проговорила:
– Куда фиалочку поставить?
– Несите на кухню. Нет, лучше в комнату.
Квартира была большая. Хорошая. Двухкомнатная, с просторной кухней и светлым холлом. Признаться, меня удивило, что стены холла украшают афиши исполнительницы народных песен Раисы Бурановой. Это странное увлечение никак не вязалось с брутальным образом Игорька. Помимо афиш Бурановой в доме было много книг. Очень много. Они располагались в одной из комнат, служивших, должно быть, кабинетом. За эту особенность я и ухватилась.
– Ух ты! Вы любите читать? Я тоже. Особенно Набокова. А что это у вас? Музыкальные инструменты? Надо же, какие необычные!
Инструменты были выставлены в отдельном шкафу, затесавшемся между книжными полками, и представляли собой планомерно пронумерованные образцы, что указывало на их принадлежность к коллекции.
– Да, я собиратель редких музыкальных инструментов, – польщенно проговорил хозяин квартиры.
– Где же вы их находите? – наивно округлила я глаза, хотя и сама могла бы навскидку назвать с десяток источников пополнения коллекций.
– Даю объявление на «Авито».
– И что, работает? – продолжала я разыгрывать из себя дурочку.
– Вы даже не представляете, какие странные вещи ко мне попадают, – оседлал любимого конька Игорек. – Одна дама принесла грубо сколоченную коробку с тремя кое-как натянутыми струнами, и сказала, что это тетрахорд. Дурдом какой-то!
– И вы купили?
– А вы как думаете?
– Ну, не знаю. Я бы купила. Просто, чтобы был.
– А я не стал. Зачем захламлять коллекцию ненужным барахлом? Денег ей дал, чтобы не обидеть, и выпроводил домой, к детям.
– У нее много детей?
– Говорит, что да. Целых восемь. И все от разных отцов.
– Бывают же подобные чудачки!
– И не говорите!
Через пять минут я уже пила в кухне чай с круассанами, а через полчаса Игорь звал меня уехать с ним на край земли.
– Вы удивительная девушка, Берта, – пристально разглядывая меня, говорил хозяин квартиры. – Я не могу так больше жить. Во лжи, в притворстве, в погоне за наслаждениями. Так хочется простоты и искренности. Как только вас увидел, сразу понял – вы именно та, которая мне нужна. Совершенно точно, я вас уже где-то видел. Может быть, даже во сне. Вы готовы бросить все и уехать? И жить как Адам и Ева. Только вы и я! Да или нет?
– Адам и Ева жили в Эдеме, – дожевывая круассан, глубокомысленно заметила я, прощупывая почву. – А райская жизнь стоит дорого.
– Если вы о деньгах, то их у меня более чем достаточно. Хватит и нам, и нашим детям.
Почувствовав браваду в его голосе, я больше уже не сомневалась – он говорит о похищенном алмазе.
– С вами, Игорь, куда угодно, – тут же подхватила я, радуясь своей прозорливости.
– Решено! Едем! – Игорь поднялся из-за стола, аккуратно смахнув крошки в ладонь и выбросив в раковину. – Берта, дайте мне пять минут. Я соберу лишь самое необходимое. Вы не обидитесь, если я попрошу вас подождать на улице?
– Отлично. Я посижу на лавочке.
Я вышла из квартиры похитителя алмаза и вприпрыжку поскакала вниз по лестнице. Меня так и распирало от радости и гордости. Вот так, сама, без Хренова и Сирина, я раскрыла это дело! Спустившись, вышла во двор и, облюбовав скамеечку в тени, присела, откинувшись на спинку. Минуты ожидания тянулись бесконечно долго, но вот кто-то выскользнул из подъезда. Определенно, не Игорь, ибо при нем не было вещей. Зато на самые глаза была надвинута бейсболка, а сверху нахлобучен капюшон толстовки. Скрывая лицо, незнакомец двигался в мою сторону и явно намеревался пройти мимо. Однако, как только он зашел за лавку, предчувствуя недоброе, я обернулась, и последнее, что увидела, это то, как человек в бейсболке снимает со шприца колпачок. В следующий момент в мое плечо вонзилось острое жало иглы, и все поплыло перед глазами, растворяясь в туманной дымке.
* * *
Гамельн, XIII век
Ведьма выпрямилась на стуле и с ненавистью обвела взглядом толпу. Стул был не обычный, а пыточный, специально изготовленный отцами церкви, сиденье его утыкано гвоздями, и пошевелиться на нем почти невозможно. Но ведьма, приложив нечеловеческое усилие, все-таки выпрямилась. Скривившись от невыносимой боли, огляделась по сторонам, и перепуганные горожане, собравшиеся на берегу Везера, чтобы поглазеть на испытание водой добропорядочной на первый взгляд булочницы, в ужасе отшатнулись.
Почти каждый день на реке у городской стены кого-нибудь изобличали в колдовстве, и горожане не упускали случая насладиться пикантным зрелищем. Рядом, в порту, трюмы кораблей под завязку набивали зерном – главным богатством города, на гербе которого красовались мельничные жернова. Что и говорить, во всей Нижней Саксонии Гамельн слыл едва ли ни самым богатым городом, но благосостояние горожан было не в силах развеять царившую в городе липкую скуку. И, чтобы повеселить себя, гамельнцы старались не пропускать ни пыток, ни казней.
– Кто бы мог подумать, что фрау Мюллер грешит ведовством, – громко выдохнули в толпе.
Много лет горожане знали Эльзу Мюллер как верную памяти покойного мужа вдову и добрую мать. Но два дня назад в магистрат пришла дочь булочницы, шестнадцатилетняя Мэри, и, смущаясь, поведала, будто бы матушка заставляет ее сожительствовать с Дьяволом. Девица плакала и выглядела на редкость искренней, и бургомистр Гуно Оттер отдал приказ уведомить о поступившем доносе Святой Официум. Папский инквизитор местной епархии прибыл в тот же день и с пристрастием допросил фрау Эльзу в специально оборудованном для этих целей подвале ратуши.
Как и следовало ожидать, во время допроса колдунья запиралась, удивленно таращила глаза, говорила, что не понимает, о чем идет речь и в каких преступлениях ее обвиняют, но, припертая к стене показаниями дочери, догадалась, что ее разоблачили, и перестала вообще отвечать на вопросы. Узнав о случившемся, соседки злосчастной булочницы сразу же прикусили языки, прекратив судачить, будто бы видели, как в окно дома Мюллеров несколько раз под покровом темноты влезал сын купца Готенштемна с улицы Ювелиров. Да и то сказать – чего только не померещится впотьмах? Может, это и в самом деле был не сердечный друг Мэри Мюллер парнишка Готенштейм, как шептались в округе, а сам Дьявол, заглядывавший к булочнице на огонек?
Чтобы добиться признания, подозреваемую усадили на острые шипы «ведьминого стула» и держали до тех пор, пока папский инквизитор, утомленный несговорчивостью обвиняемой, не пожелал испытать фрау Мюллер водой. Шестеро дюжих монахов церкви святого Бонифация, что на рыночной площади, вынесли подозреваемую из подвала ратуши и, окруженные любопытствующими, двинулись с тяжелой ношей по мощенным камнем улицам за городские ворота, к берегу реки. Монахи шли, тяжело ступая по отполированным временем камням, неся на плечах потертые деревянные козлы с обезумевшей от боли женщиной. Обвиненная в колдовстве не кричала, она до крови закусила губу и, стараясь не двигаться, закатила глаза так, что остались видны лишь белки. И открыла глаза только, когда «ведьмин стул» поставили на дощатые сходни пристани.
