И вот тогда ведьма выпрямилась и обвела полным ненависти взглядом собравшуюся у реки толпу, будто высматривая кого-то. Увидев замершую в отдалении дочь, вдова Мюллер сделала над собой усилие, рывком поднялась, оставляя на гвоздях куски окровавленной плоти, и с отвращением на лице впилась глазами в родное лицо. Девушка поежилась и тревожно зашептала что-то на ухо стоящему рядом с ней молодому Готенштейму.
Прижатая толпой вплотную к парочке Катарина Шварц передернулась, услышав горячечный шепот дочери обвиняемой, умолявшей парнишку Готенштейма во имя их будущего ребенка увести ее прочь. Все в городке знали о связи юной Мэри и купеческого сына, и растущий с каждым днем живот девушки был тому подтверждением. Знали все, кроме несчастной вдовы Мюллер. Занятая работой в пекарне и торговлей в лавочке, булочница не замечала, что творится под самым ее носом.
Между тем монахи неторопливо делали свое дело. Пока двое из них держали испытуемую за руки, двое других готовили мешок, а оставшиеся церковники сдерживали толпу. Когда мешковина была расправлена, фрау Мюллер вдруг поднялась на цыпочки, сделавшись невероятно высокой, и пронзительно выкрикнула:
– Жители Гамельна! Вы знаете, что я невиновна, и молчите! Чума на ваши головы! На ваши головы – и головы ваших детей!
По пристани, точно весенний бриз, пронесся недовольный ропот. Глядя перед собой, булочница шагнула в просторный мешок, раскрытый перед ней монахами, и прежде чем концы мешковины затянули над ее головой грубой веревкой, один из церковников сунул вдове специально припасенного на этот случай черного петуха и змею-гадюку. Предполагалось, что ведьме ее «помощники» не дадут утонуть. Тогда виновность обвиняемой считалась доказанной, и колдунью сжигали на костре.
Если же вопреки ожиданиям обвиняемая все-таки шла ко дну, она признавалась оправданной и не причастной к колдовству. Катарина Шварц дернулась, словно это ее прокляла обреченная на смерть булочница, и, пробормотав: «Господь всемилостивый, дай ей силы!» поспешно выбралась из толпы. Не дожидаясь окончания экзекуции и сгибаясь под тяжестью корзины с купленной на базаре снедью, по усыпанным конскими яблоками мостовой женщина устремилась к дому.
Катарина Шварц не любила этот чопорный город и живущих в нем не в меру практичных людей. В основном это были заплывшие жиром благообразные бюргеры, сколотившие состояния на торговле зерном и восточными пряностями, в избытке доставляемыми к пристани Гамельна заморскими купцами. На одном из таких кораблей она и приплыла в Гамельн, сбежав из бенедиктинского монастыря в Айхштете.
Ей было чуть больше пяти, когда пришли норманны, убившие родителей и спалившие их дом. В памяти занозой засело воспоминание, как ее вместе с остальными пленными гонят к излучине реки на длинный узкий корабль с изогнутым носом, похожим на лошадиную голову. Девочка совершенно точно помнила, как она хотела попасть на это судно, казавшееся ей волшебным, приплывшим из сказки, но так до него и не добралась – добычу у норманнов отбили войска удельного князя. Золото княжеские вассалы забрали себе, освобожденных сирот отдали в ближайший монастырь.
Из монастыря Катарина вынесла всепоглощающую любовь к милостивому Богу, сохранившему ей жизнь и озарившему теплым светом серые будни ее существования, а также хороший почерк и знание языков. Двумя последними навыками послушница овладела под строгим руководством отца Иеронима, пожилого строгого монаха с узким лицом и близко посаженными белесыми глазами. Как и большинство монастырских насельников, отец Иероним занимался перепиской святых книг, тем самым исполняя аскезу, а заодно и пополняя монастырскую библиотеку. В день он переписывал четыре листа форматом «in quarto»
[5], и ставил себе целью довести дневную норму до шести листов, поэтому поселившаяся в монастыре сообразительная девочка пришлась как нельзя более кстати.
– Тебе очень повезло, дочь моя, – скрипуче говорил отец Иероним, наблюдая, как Катарина, обучаясь письму, старательно выводит на обрывке старого пергамента ровные красивые буквы. – Господь одарил тебя хорошей памятью, твердой рукой, усидчивостью и прилежанием. Еще Петр Достопочтенный говаривал, что переписывание книг является самой полезной работой для монаха, ибо позволяет взращивать плоды духа и замешивать тесто для небесного хлеба души. Трудись, дитя, и Всевышний сподобит тебя побороть праздность, победить плотские пороки и тем самым обеспечить спасение души.
Катарина попала в монастырь весной, когда в распахнутых окнах весело пели птички, и припекало солнышко, и сперва ей просторная и светлая келья для переписчиков очень даже понравилась. Девочка во все глаза смотрела, как одни монахи изготовляют пергамент, другие карандашом проводят на нем линии, третьи шлифуют кожу, и все это в полной тишине. Склонившись над разграфленными листами, разложенными в скриптории
[6], писцы, корректоры, миниатюристы точно и быстро исполняли свою работу.
Сидя рядом с отцом Иеронимом за кафедрой для письма, Катарина с восторгом рассматривала остро заточенные гусиные и лебединые перья, брала в руки мел, трогала пальцем пемзу, дула в рога-чернильницы с красными и черными чернилами, приготовляемыми из капустного сока, купороса и чернильного орешка.
Ей нравилось в монастырских мастерских буквально все: скальпели для разрезания кожи; бритвы, чтобы скоблить шероховатости и разрезать страницы; иглы – размечать пергамент, прежде чем провести на нем линии «выделяя киноварью»; шило – протыкать дырочки в страницах, чтобы сшить их в общий том маленькими кожаными ремешками; отвесы – чтобы лучше выверить вертикальные линии; пропорциональный циркуль; плоские камушки, на которых разводят краски; медные застежки, руанские гвозди и сусальное золото.
В середине июля обучение закончилось, и Катарина самостоятельно переписала свою первую книгу – Библию, на что ушел целый год. Перед тем как приступить, она выслушала от отца Иеронима леденящее душу предание о демоне по прозванию Titivillus, то есть Придирчивый. По уверениям отца Иеронима, каждое утро он приносит в ад полный мешок букв, пропущенных переписчиками. А затем приходит и за самими невнимательными писцами, забирая ротозеев с собой.
Но страшная сказка не возымела должного действия – живой и подвижной девочке очень скоро наскучила рутинная работа, и пропуски букв последовали один за другим. Отец Иероним не скупился на наказания нерадивой помощнице, заставляя девочку внутренне трепетать от ужаса при одном только звуке его голоса. Зимой к скуке прибавился невыносимый холод. В келье для переписчиков температура опускалась так низко, что Катарина нет-нет, да и подхватывала чернильницу и опрометью бежала на кухню, чтобы растопить застывшую в ней драгоценную смесь.
После многочасовых занятий Катарина возвращалась в крохотную темную келью, которую делила с сестрой Агатой. Монашке-бенедиктинке было чуть больше тридцати, была она глуповата, но исполнительна, поэтому трудилась не на переписке книг, а на монастырской кухне. Жалея несчастную девочку, сестра Агата приносила Катарине вкусные кусочки и не гасила плавающий в миске с жиром обрывок ветоши до тех пор, пока маленькая озябшая переписчица не вернется в келью и не ляжет спать. Эта нехитрая дружба хоть немного скрашивала угрюмое существование Катарины.
