– Вот, взгляните, я сделал набросок этого предмета.
Аркадий вынул из кармана руку с зажатыми в кулаке обрывками бумаги и принялся суетливо отделять фрагменты описи от кусков рисунка.
– Правда, рисунок немного порван.
– Это не беда, что порван, – принимая из рук Аркадия куски рисунка и складывая их на кафедре в единое целое, рассеянно бормотал доцент. Он долго вглядывался в орнамент на флейте и наконец поднял глаза на Аркадия.
– Так где вы видели этот предмет? – поправляя очки, тихо спросил он.
Аркадий замялся и неуверенно протянул:
– В командировке, на Соловках. Буквально сегодня оттуда вернулся. Ездил с Помголом.
– И где теперь эта вещица? Вам известна ее судьба?
Понимая, что увязает все глубже, юноша выпалил, стараясь казаться искренним:
– Флейту изъяли из монастырской ризницы и, должно быть, отправили в переплавку. Больше я ничего не знаю.
– Вот даже как? Жаль. Такая вещь не должна бесследно кануть в Лету. Столько веков ее скрывали, пряча от непосвященных и используя для своих нужд. Неужели доминатону пришел конец?
– Кому пришел конец? – переспросил Вольский.
– Эта флейта, юноша, зовется доминатон. Творение пифагорийца Порфирия. Вторая – темная – часть мировой Гармонии. Первую часть создал сам Пифагор, который полагал, что свет – это и есть Гармония, в то время как тьма – это зло, порождение дьявола, и от него нужно бежать, дабы жить в Божественной Чистоте и Свете. Пифагор считал, что сама по себе флейта будит низменные инстинкты, в то время как арфа затрагивает высокие струны души, и потому не хотел ничего общего иметь с флейтой-доминатоном. Отколовшиеся же от основного течения пифагорийцы под началом Порфирия полагали, что каждый из них должен пройти два посвящения – не только светлое, но и темное, дабы уметь распоряжаться силами Тьмы, уравновешивая Добро, и, таким образом, достигать Гармонии.
– Вы упомянули о тайных братствах. – Аркадий ухватился за случайно оброненное собеседником слово, думая тем самым вытянуть из подозрительного лектора признание в крамоле. – На вашей афише такой же знак, как у розенкрейцеров. Вы тоже к ним принадлежите?
– Вовсе не к розенкрейцерам, – поморщился Марченко. – На афише знак нашего естественно-научного общества. Ну да, прослеживается некоторое сходство с символикой братства Креста и Розы. В этом нет ничего удивительного. Многие используют именно эти знаки. Ибо крест – древний фаллический символ, алая роза – как вы сами понимаете – вагина. Только это нас с розенкрейцерами и роднит. А вот лепесток белой лилии исключительно наш, он заимствован из «Универсальной силы музыки» Анатолиуса Кирхера. Не читали?
Аркашу передернуло от подобной пошлой откровенности – особенно резануло слух вульгарное слово «вагина». А также смутило, что окружающие дамы прыснули в ладошки. Юноша с наигранной беззаботностью проговорил:
– Не довелось. Но, полагаю, у меня все впереди. Любопытно было бы примкнуть к вашему естественно-научному обществу. У вас там водятся хорошенькие девушки. Моя соседка по двору одна из ваших. Лида Белова. Может, помните? Трагически погибла. Покончила с собой.
Аркадий впился глазами в лицо собеседника, надеясь прочесть на нем если не ужас, то хотя бы смятение. Но Марченко сделал печальную мину и с состраданием в голосе проговорил:
– Жаль, что девочка умерла такой молодой. Я плохо ее знал. Она дружила с моей женой. Ядвига была с ней на короткой ноге. Кажется, даже ходила на похороны.
«Выкручивается, сволочь», – зло подумал Аркадий, рассматривая бесстрастные серые глаза за отливающими радугой стеклами очков.
– Так примете в свои ряды? – бодро поинтересовался Вольский.
– Ну что же, приходите. Мы живем на Малой Бронной, собираемся по средам, после семи. Будем рады молодому пытливому искателю Древней науки.
Доцент Марченко дружелюбно улыбнулся и протянул для рукопожатия широкую твердую ладонь. Аркадий торопливо пожал руку врага и, развернувшись, застучал каблуками по ступеням, сбегая со сцены. Выскочив из здания музея, юноша миновал сквер и устремился на Лубянку, писать донос на лектора, совершенно точно уверенный, что именно он стал причиной смерти Лидочки Беловой.
Пройдя по Лубянской площади, Аркадий приблизился к серой громаде здания ВЧК и остановился недалеко от застывшего в дверях красноармейца. Мимо него туда-сюда ходили деловитого вида люди, и часовой, взглянув на предъявляемые бумаги, впускал и выпускал посетителей органов госбезопасности. Потоптавшись в отдалении минут пять, Аркадий набрался смелости, приблизился к дверям и, покрываясь липким потом, чуть слышно выдохнул:
– Товарищ, мне необходимо сообщить о тайном обществе, готовящем антиправительственный заговор.
– Это вам, хражданин, нужно к начальнику дешифровального отдела товарищу Рокию, он занимается тайными обществами, – немилосердно «хэкая», но при этом четко проговаривая каждое слово, отчеканил часовой.
– Где мне его найти?
– Родион Иванович принимает на втором этаже в помещении Народного Комиссариата иностранных дел, что на Кузнецком Мосту, в двадцать первом доме.
– А не поздно сегодня? – засомневался Вольский. – Может, мне завтра прийти на прием?
– Товарищ Рокий работает допоздна, идите смело, наверняка застанете на месте.
– Спасибо, товарищ, – быстро проговорил художник, давая задний ход.
Вот и Кузнецкий Мост, двадцать первый дом, и снова часовой стоит в дверях, пропуская только тех, кто имеет нужные бумаги. Аркадий нерешительно приблизился к служивому.
– Мне к товарищу Рокию, к Родиону Ивановичу, – набравшись смелости, с напором сообщил он.
– Оформляйте пропуск, бюро пропусков за углом, прямо и направо, – привычно откликнулся часовой, даже не взглянув на собеседника.
Следуя указаниям, Аркадий прошел вдоль фасада, свернул в нужном направлении и, протянув в окошечко паспорт, получил бумагу. Вернувшись к парадному входу, предъявил вновь обретенный документ и двинулся вверх по лестнице в поисках указанного в пропуске кабинета. Перед нужной дверью остановился, собираясь с духом, и, для порядка стукнув в филенку костяшкой согнутого пальца, потянул дверь на себя.
Вечернее солнце заливало рассеянным светом небольшую комнату, центральную часть которой занимал затянутый зеленым сукном стол. Склонившись над бумагами, хозяин кабинета что-то писал, закусив тонкую губу, отчего его смуглое костистое лицо обрело вид скорбный и суровый. Вскинув коротко стриженную черноволосую голову на звук открывающейся двери, Рокий посмотрел на Аркадия круглыми темными глазами и сделал приглашающий жест рукой.
