31-я партия. Карпов играет совсем простенький дебют с целью побыстрее сделать ничью. Ни в начале партии, ни в середине игры у меня нет ни тени перевеса. А когда перешли в эндшпиль, тут чемпион, как всегда, был не на высоте. Мне удалось стеснить его позицию, и в отложенном положении, казалось, чемпиону нет спасения. Велико было разочарование, когда дома мы обнаружили, что выигрыша нет, что в главном варианте единственными ходами Карпов делает ничью. Пришлось заняться психологией. Что советские могли проанализировать, а что нет? Как заставить Карпова работать своей головой? При доигрывании я жертвую пешку — я как бы уговариваю Карпова играть, играть на выигрыш! Но его не уговоришь — он играет пассивно, даже слишком пассивно. Потом он зевает важную пешку, и я выигрываю. 5:5!
Теперь уже Карпов взял последний тайм-аут. Ему нужно было привести в порядок нервную систему, заделать прорехи в своей дебютной подготовке. Подготовить новое мощное наступление на моих помощников, а для этого дождаться, когда уедет Эйве — единственный человек, которого немножко стеснялись советские. По плану, составленному мисс Баккер, Эйве покидал Багио в самые горячие дни матча, чтобы навести порядок в шахматной федерации Венесуэлы — им с госпожой Баккер эти дела были важнее, чем вопрос — кто будет чемпионом мира. Правда, перед отъездом д-р Эйве вызвал для беседы Кина и фрау Лееверик и заявил, что если советские снова будут трогать моих помощников-йогов, он разрешает мне остановить матч — он организует новый поединок с Карповым. Этого я не знал…
Кое-что Карпов предпринял, чтобы упрочить свои финансовые позиции. Искусно уклонившись от информации в прессу. В день проигрыша 31-й партии он заключил контракт с компьютерной фирмой в Гонконге — рекламировать их продукцию, шахматные компьютеры. По этому контракту он должен был получить, как минимум, полмиллиона долларов. Кроме того, как истинный уроженец Златоуста он застраховался на случай проигрыша матча — при неблагоприятном исходе поединка Карпов не собирался возвращаться на родину. Своему западногерманскому агенту Юнгвирту он дал указание зарезервировать ему билет в Калифорнию, купить там виллу и машину. Что и было исполнено. По слухам, вилла обошлась Карпову в 180 тысяч долларов. Никогда бы эта информация не была опубликована, но однажды, в 1988-м году Карпов обратился в западногерманский суд с претензией, что Юнгвирт обокрал его. И доверенное лицо советского чемпиона мира, Юнгвирт рассказал на суде, как ему пришлось тратить деньги Карпова в Штатах, и агентство DPA распространило информацию по миру…
В один из этих выходных дней ко мне подошел Кампоманес и сказал: «У нас здесь есть пансионат для сирот. У вас свободное время — сходите туда, расскажите им что-нибудь!» Не помню, пошел ли я один или вместе со своим другом Майклом Стином. Я пришел, и вот сидят молодые ребята. О чем я им должен рассказать? Что я играю в шахматы, что я беглец, что мне довелось встретиться на узкой дорожке с человеком, которого поддерживает огромное государство — то, из которого я бежал? Вряд ли им это интересно… И тут я вспомнил, что Филиппины были испанской колонией. Потом была война между Испанией и Соединенными Штатами, и Филиппины освободились от испанского ига. И что дальше? Я встал на сцене и запел им по-русски мексиканскую песню:
Ну, кто в нашем крае
Чилиту не знает?
Она так умна и прекрасна!
И вспыльчива так и властна,
Что ей возражать опасно…
И утром и ночью, поет и хохочет,
Веселье горит в ней, как пламя.
И шутит она над нами,
И с нею мы шутим сами.
И когда я исполнил первый куплет, меня поддержали 400 человек — они пели эту песню по-испански! Это было нечто невероятное. Вот так можно найти общий язык с людьми! Когда мы исполнили песню, я попрощался с ними. Так я на несколько минут доставил удовольствие детям- сиротам.
А тем временем в штабе Карпова, где, кстати, стояла телекс-машина, шел обмен телексами с Москвой. Запрашивали, ломали голову — что делать, если я теперь, вот сейчас потребую отпустить мою семью. В моем лагере ни одной трезвой голове это в голову не пришло — все очень оптимистично расценивали мои шансы при окончании матча. А между тем был в моем лагере человек, который занимал высокий пост и который очень не хотел моей победы: Кин, который ежедневно посылал телексы-кусочки книги о матче в Лондон, в которых он сурово критиковал мое и фрау Лееверик поведение, Кин, который давно, как я понял — в районе 15-й партии похоронил меня, Кин, который, нарушив заключенный со мной контракт, не мог рассчитывать ни на какое вознаграждение с моей стороны. И, наоборот, в случае победы Карпова он рассчитывал на вознаграждение со стороны Кампоманеса! Зафиксировано многократное предательство моих интересов Кином в последние дни матча и после его окончания. Но все логично. Виноват я — с такими людьми контракты не заключают!
Между прочим, после нашего возвращения из Манилы профессор Эйве заявил, что нет никаких причин менять руководителя моей группы, то есть П. Лееверик должна оставаться на своем посту. Она не возражала, но не хотела больше посещать заседания жюри, где уже не принимались во внимание никакие наши просьбы или протесты. Там ее замещал Кин. В конце матча это ее решение обернулось серьезной ошибкой.
День 32-й партии. С утра — экстренное заседание жюри. Зачитывается заявление Балашова-Карпова. Они волнуются за свою безопасность и требуют удалить йогов. Иначе Карпов отказывается играть. Знал бы я об этом заявлении — как бы, думаете, я на него ответил?! Принимается решение — немедленно изгнать йогов из Багио. За исполнением этого решения должен проследить сам Кин. Будь он моим подлинным представителем, сразу по принятии жюри этого решения он должен был провозгласить матч оконченным, согласно распоряжению доктора Эйве. Но такое заявление, как мы уже знаем, было не в финансовых интересах Кина… Зато исполнительный Кин примчался на виллу, где он редко бывал, чтобы лично проследить, как будут выгонять йогов. Готовится злодейский, вероломный акт. При живейшем участии моего самозванного руководителя группы. Учитываются все детали: если фрау Лееверик вовремя появится на игре — она увидит, что творится, и потребует прекратить игру, прекратить матч. Простодушному Якову Мурею дано задание — запретить Петре Лееверик первые два часа присутствовать на игре. Он послушно исполняет приказ…
Я приезжаю на игру. Меня встречает строй советских — все тут. В глазах скрытое торжество, злорадство. Мне невдомек, что происходит. Начинается игра. В четвертом ряду сидит Зухарь. Я его не вижу, я только чувствую, что Карпов заиграл опять, как в начале матча — задница кентавра обрела снова голову! Кин спросил Батуринского, что произошло? Почему Зухарь опять впереди? А тот ответил: «Это было джентльменское соглашение. Оно обязательно только для джентльменов!» Прокурор в отставке очень гордился своей шуткой. А на самом деле это ведь не острота. Английское слово «gentleman» лучше всего перевести на русский как «порядочный человек». Мало было порядочных людей в Советском Союзе, а в рядах советского десанта на Филиппины — совсем никого. Интересно, как обстоят дела с наличием порядочных людей у наследников СССР, в его осколках… Стин сказал Кину, что тот должен остановить игру. Кин ответил идиотской фразой, что это выведет меня из равновесия. Фрау Лееверик потребовала, чтобы Кин послал телеграмму доктору Эйве, но Кин уклонился и от этого. Не правда ли, Кин вел себя очень последовательно и логично!? Телеграмма была послана Стином через три часа после начала партии…
