Вообще, гроссмейстеры не любят, когда в группу участников обычного сеанса вклиниваются несколько сильных игроков. Гроссмейстеры иногда дают сеансы мастерам, но с часами на каждой доске, чтобы и участник сеанса, и сеансер могли при случае подумать несколько минут, а то и больше над ходом. Однако у меня случались сеансы без часов, где все как один участники были высокого класса. Я никогда не был быстрым сеансером, а с годами стал еще медленнее. Запомнился сеанс в Лондоне после гастингского турнира 1975—76 года. Я встречался с юниорами. Помнится, ту школу возглавлял Леонард Барден. О том, что лондонские юноши сильны, шахматный мир узнал через десяток лет. Помню, мой сеанс продолжался 7 часов 15 минут. Помню, было 30 досок; я сделал 12 ничьих и проиграл единственную партию ребенку по имени Найджел Шорт. Партии этого сеанса не сохранились. Еще помню одну фразу, которую я сказал после сеанса: «Если человек способен получать удовольствие от тяжелого труда, то это случилось со мной сегодня!»
Запомнилось мне посещение Барселоны. Я приехал в главный город Каталонии, чтобы получить присужденный мне за 1978-й год «Оскар». Мне сказали, что по традиции я должен дать сеанс. Я забыл спросить, какой состав меня ожидает. Сеанс был на 25-ти досках. По-видимому, против меня играли (без часов, конечно) лучшие шахматисты Каталонии. Сеанс продолжался 8 часов. И я выиграл его со скромным результатом 13:12.
История эта имела занятное продолжение. Примерно через полгода меня пригласили в Барселону сыграть в круглосуточном блице. Я приехал. Подавляющее большинство участников были испанцы — я не помню ни одного иностранца в турнире. Согласно системе турнира, если игрок выигрывал, то он сразу получал нового партнера; проигравшему приходилось иногда подолгу ожидать следующего противника. Я сыграл больше всех партий — я выиграл все 93! Я чувствовал, что по несколько раз я прибил всех участников моего сеанса. Это было удовольствие! Приза за свою победу в турнире я не получил — кассир с деньгами бежал! И тем не менее, от двух посещений Барселоны в том году у меня остались приятные воспоминания…
Возможно, в годы 1979—81 моя шахматная форма была на высшем уровне. Я разделил 1-е место в двух турнирах: в Аргентине с Майлсом, в Бразилии с Любоевичем, выиграл классный турнир в Южной Африке. Мне следовало бы быть поосторожнее с сеансами. Я вскоре заметил, что очень устаю от них. В 1982-м году был такой случай. Накануне турнира «Ллойд-банк» я снова давал сеанс лондонским юниорам. В турнире я сыграл слабо. А в одном из туров я проиграл юноше, которого обыграл в сеансе…
Возвращаясь к 1979 году — я снова давал сеансы в Штатах, а закончил их, казалось бы, естественно: остановившись в Калифорнии, я записался на участие в турнире в Лон-Пайне. И это оказался мой единственный неуспех в том году — я остался без приза…
Глава 24 БОЙКОТ
С момента моего бегства было ясно, что советские постараются со мной дела не иметь. Их нужно заставить! Попытка изгнать меня из официальных соревнований на первенство мира была предпринята, но благодаря твердой позиции президента ФИДЕ Эйве успеха не имела. Что касается других соревнований, то поскольку жестких правил оформления приглашений на них не существовало, у советских оставалась большая свобода рук для всяческих махинаций. В Советском Союзе приглашения на соревнования приходили не на дом шахматистам, а в федерацию, а у нее был свой план — кого и когда посылать на турниры за рубеж. Приказ бойкотировать меня пришел из верхних эшелонов власти СССР, но если западные люди с пристрастием запрашивали советских шахматных функционеров — почему советские не приезжают на турнир, Батуринский, Крогиус отвечали брехней, будто гроссмейстеры сами не желают иметь со мной ничего общего. Бойкот был очевиден. ФРГ, Франция, Канада, Голландия, Югославия поддались бойкоту, кто полностью, кто частично. США, Испания, Италия, Швейцария не уступили своих позиций.
Советским удалось и некоторых своих сателлитов в Восточной Европе принудить к бойкоту. Все шло тихо мирно, пока однажды организаторы одного турнира не встретили сопротивление, бойкот, силы которого они не предвидели. Организаторы из Баня-Луки прислали мне приглашение уже в Багио. Потом, в конце года, когда я находился в Белграде, они посетили меня и уговаривали принять это приглашение. Наконец, я согласился. Организаторы в письменной форме сердечно поблагодарили меня за согласие участвовать. Но не прошло и месяца после того, как они объявили о моем участии, как они прислали мне письмо, где с огорчением между строк сообщали, что вынуждены аннулировать приглашение, ибо «слишком много иностранных игроков собирается отказаться играть в турнире, если Вы там принимаете участие». Эта история получила всемирную огласку. Но не изменила ситуацию. Сколько бы советских ни ругали, в принципиальных, политических вопросах они были непоколебимы. Согласно подсчетам статистиков, за семь лет я пропустил 43 крупных международных соревнования…
Не все было просто с бойкотом. Вот для иллюстрации случай, правда, один-единственный, когда вышло наоборот. На турнир в Биле 1979 года пригласили меня, а также моего старшего секунданта Р. Кина. Когда выяснилось, что Кин нарушил контракт, предал мои интересы, мне стало неприятно оказаться с ним в одном турнире. Я сообщил об этом организатору соревнования Г. Сури. Ему, естественно, было важнее иметь участником меня, нежели Кина, и он сообщил англичанину, что отказывает ему в участии. Кин разозлился. Он постарался раздуть эту историю на весь мир. «Бойкот» было слово, которое он чаще всего употреблял. Слово в данном случае бессмысленное. Контракт на участие в турнире в Биле еще не был заключен с Кином, а он уже требовал от Сури 10 000 швейцарских франков за нанесение морального ущерба. Жаль, что гроссмейстер Кин бросил практические шахматы — ведь он прекрасно владел искусством блефа!
Посмотрите все-таки на эту историю с моих позиций: человек меня, мягко говоря, обидел; естественно, я не хочу его видеть каждый день! А люди, меня уважающие, склонны были скорее разделить мои чувства, чем точку зрения Кина…
Но что касается советского бойкота, то его пружины вскрылись, когда Романишин и Юсупов нечаянно приехали на турнир в Лон-Пайне (США), где я уже находился. Советская разведка пристально следила за моими передвижениями по миру. Но темп моей шахматной жизни в этот момент превзошел все возможное. Из посольства в Вашингтоне отправилась телеграмма в Москву о моем неожиданном появлении. А оттуда — бумага в центральный орган власти СССР — ЦК КПСС с просьбой разрешить гроссмейстерам сыграть в опене. Понадобился многоступенчатый обмен телеграммами, письмами, и, наконец, ЦК КПСС милостиво разрешил гроссмейстерам участвовать бок о бок со мной в турнире. В одном из последних туров я встретился с Юсуповым и обыграл его. После игры мы не анализировали партию с партнером, как обычно — я ушел. Многие западные шахматисты были шокированы моим поведением. Они не поняли, что на совместный анализ тоже требовалось разрешение высшего органа власти Советского Союза… Я выиграл этот сильный опен-турнир. А упомянутые документы (один из них вы найдете в конце главы) были выкуплены мной из канцелярии ЦК КПСС в 1994-м году.
Часто задают вопрос: «Как случилось, что в Советском Союзе появилось столько сильных шахматистов?» А скажите, обсуждал ли когда-нибудь британский кабинет министров — поехать ли Найджелу Шорту на турнир в Вейк-ан- Зее? Были ли в Бундестаге дебаты по вопросу поездки гроссмейстера Унцикера на турнйр в Даугавпилс?!
