Я не рассказал об отношении английской федерации к советскому бойкоту. Скажем так: она старалась ему не поддаваться. За одним-единственным исключением. Был международный турнир в Лондоне в 1982 году. Сильнейшие английские шахматисты получили приглашение играть там. Все, за исключением проживавшего в Лондоне моего друга Майкла Стина. Был ли это жест английской федерации сделать приятное советским, и если так, то кто надоумил их сделать такой жест — Кин, Кампоманес или Батуринский — осталось невыясненным. Но Стин этого оскорбления не вынес. Вскоре он бросил шахматы. И не прошло и года, как перестал горевать об этой потере…
Глава 25 ГОДЫ 1979-80. ОПЯТЬ ОТБОР
Я написал книгу о матче в Багио по горячим следам. Я не знал многих деталей, сопутствовавших матчу. Что для обеспечения успеха советскому чемпиону на Филиппины было послано 17 офицеров КГБ, как сообщил в 1998-м году перебежчик из КГБ Митрохин. Не знал, разве только догадывался, что ставкой в этом матче была жизнь — в случае выигрыша я был бы умерщвлен, к этому было все подготовлено. Это поведал мне Таль в 1990 году. Но что я точно чувствовал — что матч был не шахматным, а политическим событием. Это был поединок советского военизированного отряда с чуждой, заведомо антисоветской группой. При молчаливом нейтралитете всего остального мира. Где политическое всячески выпячивалось руководителями советского отряда. И поэтому, именно поэтому! — я должен был написать книгу о матче и назвать ее «Антишахматы», чтобы показать миру: для СССР политика — главное, чем бы его люди ни занимались, и шахматы, невинные шахматы — это тоже проводники политики Советского Союза, политики навязывания своего влияния по всему миру. И я написал книгу. Тем более что в моей борьбе против советской машины была своя героика, накал борьбы, сопротивление, которого никак не ожидали с советской стороны. У меня были основания похвастаться своей шахматной силой, своей стойкостью как личности. Что я и сделал.
Прошло два года. Я снова играл в отборочных соревнованиях на первенство мира. Практическая сила моя несколько снизилась. Сказывался возраст, а также напряжение, которое мне пришлось выдержать в 1978 году. Но счастье было на моей стороне. Я снова встретился с Петросяном. Похоже, господь Бог не оставлял его своим вниманием, продолжал награждать Петросяна за его старания изгнать меня из Советского Союза. Этот титанический труд увенчался успехом, зато теперь Петросяну, уже вторично, пришлось повстречаться со мной на Западе.
Петросян был по-прежнему силен. Он переигрывал меня. Как отметил главный судья матча Голомбек — в первой половине миттельшпиля. Главный судья считал, что в какой-то момент Петросян стоял на выигрыш в 4, 5, 6 и 7-й партиях. Но регулярно моему противнику не хватало энергии на пятый час игры. И здесь я переигрывал его. Я выиграл 5-ю и 9-ю партии и со счетом 5,5:3,5 матч.
Забегу на несколько лет вперед. Весной 1984 года в Таллине проводился международный турнир, где Петросян принимал участие. Был там и журналист из Ленинграда Александр Геллер. Петросян был плох, ему оставалось жить недолго. Каким-то обостренным чувством умирающего он ощутил, что Геллер — мой человек (называйте как хотите — друг, однокашник). Петросян пришел к нему и извинился за все то, что он мне в жизни причинил. Видимо, я был несправедлив — была у человека совесть!
Следующим моим противником был, как и три года назад, Лев Полугаевский. Все какие-то звери мне попадались на пути — не по имени же месопотамской реки был назван Тигран Петросян! Матч проводился в Буэнос-Айресе под предводительством главного судьи Мигеля Найдорфа. Мы играли в прозрачной кабине, сделанной из пуленепробиваемого стекла — новшество для шахматных соревнований. Обеспечить безопасность участников в наше тревожное время — это проблема. Стеклянная кабина — это дороговато. Но зато самим фактом установки кабины подчеркивалась политическая важность матча.
Матч получился трудный. Если в 1977 году мне удалось практически после пяти партий решить матч в свою пользу, то теперь игра шла очко в очко. По ходу матча возник один вопрос, который я попытался решить с советской группой. Группа эта состояла из четырех человек (тренеры Свешников, Багиров, руководитель делегации Серов). Моя группа состояла даже из шести человек — Стин, Сейраван, Петра, юрист — шеф группы, пресс- атташе Э. Штейн. Мы играли по старой формуле — три дня игры, день доигрывания, два дня игры, день доигрывания, выходной. Доигрывание бывало не всегда. Тогда такой день становился днем отдыха. Между тем, все члены групп получали деньги ежедневно на питание и карманные расходы. Разница заключалась в том, что свою группу я оплачивал сам, в то время как советские оплачивались деньгами правительственными, или, точнее, Спорткомитета СССР. Естественно, я был заинтересован сократить время матча, по возможности сделать игровыми освобождавшиеся дни доигрывания. Некоторые проблемы возникли бы у организаторов, поскольку тогда дни игры не являлись бы строго фиксированными, но те были согласны. Против новшества решительно выступила советская сторона. В советском обществе поговорка «солдат спит, а служба идет» хорошо прижилась. Деньги от командирующих организаций, так называемые «суточные», никогда не подлежали возвращению властям. Эта сумма рассчитывалась заранее в кабинетах в Москве и была основной статьей дохода путешествующих на Запад простых советских людей. Я посмел замахнуться на «святое» — на их твердые заработки. И они дали мне отпор…
У меня был минимальный перевес в матче. Приближалась последняя, 12-я партия матча. К этой партии Полугаевский подготовил сногсшибательную новинку. Споры о ее практической силе продолжались и 25 лет после окончания этой партии. Мне не удалось уравнять шансы. Белые уже были близки к выигрышу. И тут Полугаевский снял пиджак! В Советском Союзе была в то время популярна песня, сочиненная Высоцким — песня о Фишере. О том, как за шахматной доской с Фишером оказался боксер, как, угрожая американцу физической расправой, «даже снял для верности пиджак!» — он заставил Фишера согласиться на ничью. Так я и понял жест Полугаевского — как знак его явного превосходства. Партию я не спас. Счет сравнялся. Закончилось основное время матча. Мы стали играть дальше по две партии — до первой победы.
Одновременно с этим матчем в Европе игрался матч Хюбнера с Портишем. Их партии публиковались в аргентинской прессе. По привычке просматривая аргентинские газеты, я обнаружил интереснейшую новинку, примененную Портишем. Хюбнеру, игравшему белыми, с трудом удалось свести партию вничью. Тут же, в 14-й партии я эту новинку применил. Оказалось, что советский гражданин Полугаевский не имел привычки просматривать аргентинские газеты. Он не сумел уравнять белыми игры. За полчаса до конца партии я снял пиджак. Публика неистовствовала — она по достоинству оценила мой жест. Я выиграл партию, а с ней и матч.
В финальном матче претендентов мне предстояло играть с Робертом Хюбнером. Вообще, у нас были неплохие отношения. В 1978 году, накануне Багио, он приезжал ко мне помочь в подготовке к матчу. А когда-то, в 1973-м, мы играли тренировочный матч. Шахматист крепкий, солидный, он, однако, иногда распускает свои нервы. Известно было, например, что в 1971 году он покинул Севилью, не доиграв матч с Петросяном. А в 1983 году он сыграл вничью матч со Смысловым, но отказался присутствовать при процедуре в казино — кто окажется счастливее на зеленом поле и таким образом будет признан победителем в матче. Вероятно, в той ситуации я поступил бы точно так же…
