Ко мне иногда приезжают издалека ученики. У меня побывали Дж. Бенджамин и Е. Вайцкин из Штатов, Р. Хар-Цви и Б. Альтерман из Израиля, Й. Пикет из Голландии, И. Морович из Чили, Ж. Кох, О. Рене, Ж. Лотье из Франции, Се Цзюнь из Китая, побывали швейцарские ребята Я. Пеллетье и Ф. Йенни… Приезжали ко мне поработать и обменяться информацией и люди посильнее — В. Иванчук, Б. Гельфанд. Большинство были довольны, изъявляли желание встретиться снова. Я не уверен в своем педагогическом таланте, но я стараюсь…
Несколько раз мне случалось быть тренером-секундантом во время матчей. Однажды, это было в 1954 году, я помогал В. Шияновскому в матче против Р. Холмова. Дважды ассистировал Пикету в его встречах против Широва и Дреева. Занятие интересное, но волнующее, тем более, что противники каждый раз имели рейтинг на сотню очков больше, чем патрон…
Два раза мне довелось быть консультантом накануне матчей — я работал с Петросяном перед его поединком с Фишером, а также несколько дней занимался анализом с Тимманом перед его матчем с Карповым 1990 года. Работа эта своеобразная. Готовящийся к матчу дает консультанту позиции для анализа, которые его интересуют. Так, помнится, я приехал к Тимману на 4 дня, чтобы рассмотреть всего пять позиций! Вспоминаю такую историю: Тимман ставил мне позицию из испанской партии после, примерно, 25-го хода. Ход за ходом он показал мне, как она возникает. Где-то около 20-го хода я спросил — нельзя ли уклониться, сыграть по-другому. Тимман ответил — нет, уйти с главной дороги нельзя, все форсированно. Мне было по-прежнему кое-что неясно, но я пожал плечами, и мы на целый день углубились в изучение позиции после 25-го хода. А когда начался матч и возникла эта испанская партия, Карпов ушел в сторону от намеченного Тимманом варианта как раз в том месте, где у меня возникли сомнения. Мне было неприятно — день работы пропал впустую. И представляю себе, каково было Тимману…
А в 2002 году мои тренерско-педагогические способности опять потребовались, но в других условиях. Довольно неожиданно, вне годового плана был назначен матч в быстрые шахматы сборная России — сборная остального мира. Мне позвонили от имени президента ФИДЕ и предложили стать тренером «сборной мира». Приехать в нужное время я не мог — у меня в этот момент было другое соревнование. Но я обещал прибыть чуть попозже. Главным тренером сборной взяли Я. Сейравана. Прекрасный выбор! Сейраван отнесся к этой работе с величайшей серьезностью, твердой рукой он вел команду в бой каждый день. Приехал я. Поговорил с членами команды, предложил свои услуги как аналитик. Какая помощь нужна гроссмейстеру экстра-класса? Он ведь внимательно следит за всем, что происходит на шахматной доске во всем мире, обо всем имеет свое собственное мнение. Скорее всего, нужна психологическая поддержка — утешить, ободрить, выразить понимание, солидарность. Я не профессиональный психолог, зато врач-психолог — не профессиональный шахматист. Случилось, что многие участники команды беседовали со мной накануне игры с глазу на глаз, случилось, что все они сыграли очень хорошо. И приписали этот результат ободряющей беседе со мной. И матч выиграли. И опять отметили, что без меня им пришлось бы труднее. А я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть, тем более, что опровергать как-то не хочется…
Во время одного недавнего интервью мой собеседник- журналист Караулов воскликнул: «Вы счастливый человек!», а я возразил: «Я против такого определения. У счастливого человека нет будущего!»
Виктор Хенкин. Со своей колокольни
СО СВОЕЙ КОЛОКОЛЬНИ.
Летом 1976 года, когда Виктор Львович Корчной не вернулся из поездки в Голландию и попросил там политическое убежище, в приморском городе Сочи проходил очередной чигоринский мемориал. Василий Васильевич Смыслов, прохаживаясь по пляжу в окружении участников турнира, кивал на меня и, лукаво щурясь, приговаривал: «Берегите Виктора Львовича, он у нас теперь один остался…»
Шутка нравилась, гроссмейстеры улыбались… Вскоре, однако, им стало не до смеха. Спортивное начальство предложило подписать коллективное письмо с резким осуждением коллеги- невозвращенца. Лишь немногим удалось избежать позора. Среди них — Михаил Моисеевич Ботвинник, чей отказ от подписи имел для меня неожиданные последствия.
«Охотники на привале». Виктор Хенкин, Виктор Корчной и Петра Лееверик. Москва 2004 г.
Тем же летом я провел неделю в пионерском лагере «Орленок», где написал статью о шахматной школе Ботвинника, проводившего там очную сессию. Статья была опубликована в одном из ближайших номеров газеты «Комсомольская правда», шахматным обозревателем которой я значился, и привлекла внимание.
На следующий день меня вызвал тогдашний редактор газеты Л. Корнешов.
— Вам известно, — спросил он, — что Ботвинник отказался подписать письмо советских гроссмейстеров, осуждающих бегство Корчного?
— Известно, — ответил я. — Ботвинник никогда коллективных писем не подписывает.
— А вам известно, — продолжал он, — что «Голос Америки» назвал вашего Ботвинника «совестью советских шахмат»?
Я промолчал. В те времена слушать «Голос Америки» и прочие «вражеские» голоса запрещалось. Передачи глушились специальными установками, однако российские умельцы ухитрялись ловить их даже на свои хилые приемники.
— В такой момент, — продолжал главный редактор, — вам не следовало предлагать к публикации материал о Ботвиннике. Вы допустили политическую беспринципность.
Я почувствовал себя, как на партийном собрании, на которых, к счастью, никогда в жизни не бывал.
— Лев Константинович, — произнес я на голубом глазу, — могу ли я расценивать ваше замечание как рекомендацию регулярно слушать «Голос Америки»?
Корнешов посмотрел на меня, как на ненормального. Но я уже закусил удила:
— Тогда распорядитесь, чтобы его не глушили.
Меня отстранили от работы на два месяца — в Кодексе законов о труде была такая мера взыскания. Зато теперь я могу с полным основанием говорить, что пострадал за Ботвинника и моего двойного тезку, стародавнего товарища Виктора Львовича Корчного.
А встретились мы впервые 50 лет назад в Риге на командном первенстве СССР. Ему было 23 года, он учился на историческом факультете Ленинградского Университета. Когда нас познакомили, я, смеясь, воскликнул:
— Прекрасно! Будете писать историю шахмат.
Молодой мастер пренебрежительно фыркнул и процедил сквозь зубы:
— Не я напишу, обо мне напишут.
Что-то знакомое послышалось в его словах. Вернувшись в Москву, я разыскал первоисточник. В 1896 году на вопрос историка Л. Бахмана, почему он не хочет написать о себе книгу, первый чемпион мира Вильгельм Стейниц ответил: «Я не историк шахмат, я сам кусок шахматной истории, мимо которого никто не пройдет. Я о себе не напишу, но уверен, что кто-нибудь напишет…»
Ответ Корчного не показался мне верхом скромности, но Виктор Львович не слишком ошибся в своем предсказании. Океан лжи и грязи, вылитый на одного из сильнейших гроссмейстеров мира советскими спортивными функционерами и беспринципными журналистами, составил бы не один том в новейшей истории шахмат.
