«Идиот, воистину идиот! Но только не Балк, а я. Ведь Россия и в двадцатом веке воевала в Чечне! И Шамиль – не наш одноногий гроза роддомов, а настоящий, был долгоиграющей проблемой России именно в девятнадцатом веке! Все это уже было… – отлегло от карпышевской половины сердца Руднева. – Но к чему он клонит?»
– Так вот, ему тогда пришлось оставить на небольшом перевале две трети отряда вместе с хорунжим и почти всеми патронами. Из них живыми не вернулся никто. Но зато всю банду потом на выходе из ущелья ждал полк с двумя батареями, и одним залпом картечью выбили более половины, а остальных посшибало с лошадей в давке… Никто не ушел, пленных тогда уже ни мы, ни они не брали… Я к чему эту сухопутную историю вспомнил. Он мне рассказывал это всего один раз, когда я уходил в море в первый раз офицером, а не гардемарином. И повторил тогда: «Иногда мужество офицера в том, чтобы принести необходимую жертву и поступиться всем, даже приказом и даже своим добрым именем ради общей победы». Он до сих пор простить себе не может, что тогда на перевале не остался. Но хорунжий ему сказал: «Ваше благородие, мне просто не поверит никто, и ляжете вы тут зря, а разбойники эти в долину, за Терек уйдут и вырежут один бог знает сколько наших деревень. Так что давай ты лучше в штаб, а я уж тут. Каждый должен делать свое дело». И смотрели на него многие косо – как же, пятерых оставил, а сам с одним раненым ушел…
Но поступи он строго по законам чести, что бы было? Нет гарантий, что хорунжего бы ночью к генералу вообще пустили бы. Не обязательно бы ЕМУ, хорунжему, а не поручику, поверили бы настолько, чтобы среди ночи поднимать полк с артиллерией и по ущельям, ломая ноги лошадям и людям, тащиться два десятка верст. А потом еще хорунжего козлом отпущения и сделали бы, за его, дядьки, гибель зряшную и за то, что банда ушла. Если наша псевдогибель и правда поможет захватить для России два новейших броненосных крейсера, то я готов принеси в жертву слезы моей матери, невестой пока не обзавелся… Хоть и не хочется, но НАДО. А по существу возражений господ графа Нирода и Эйлера – штаб все одно нами никак руководить не cможет, пока во Владивосток не придем. А купцы по дороге… Так нас же никто не заставляет идти под русским флагом? На купцах не настолько разбираются в силуэтах, чтобы отличить «Варяг» от японца. Ну и не будем без нужды сближаться лишний раз… А узнают – придется им с нами идти, вокруг Японии.
«Не ожидал от этого Василия такой поддержки, господа офицеры-то призадумались, точка зрения уж больно неординарная, по крайней мере для этого века. Странно, вчера как послушаешь этого Балка – бандюк бандюком. А сейчас – офицер и джентльмен, у меня у самого похуже получается. Это он вчера со мной дурковал или за сутки так духом эпохи проникся? Не человек – загадка, надо бы разобраться», – успокоился Руднев.
– Ну, господа офицеры, перейдем к лейтенантам? Да, господин артиллерийских дел мастер, чем вы порадуете?
– У меня одно сомнение, Всеволод Федорович, – не обращая внимания на подколку Руднева, задумчиво произнес Зарубаев, – ну, прикинемся мы мертвыми, ну поднимем что Юнион Джек
[52], что Веселый Роджер
[53]… Все одно, первый же пароход, который сообщит в порту, что ему попался четырехтрубный крейсер в шаровой раскраске, наше инкогнито пустит псу под хвост с вероятностью пятьдесят процентов. Ну не так много в этих водах четырехтрубников, а с нашей окраской вообще раз-два и обчелся. И все, что характерно, русские. Имеет ли такая затея смысл?
– Вот это уже то, что я называю возражением по существу дела. А, как вы думаете, друг мой, что будет, если этот капитан сообщит, что видел пятитрубный крейсер с парой орудийных башен в окраске британского флота?
– Ему никто не поверит, единственный пятитрубник в этих водах – «Аскольд», башен у него отродясь не было, да и окраска наша… И где вы возьмете этот фантом?
– Вот именно, что не поверят. А через неделю будут поступать уже сообщения о четырех– или даже трехтрубном крейсере с башнями. А откуда взяться фантому, спрашиваете? Из «Варяга» сделаем. Сначала поставим на недельку фальшивую трубу, а потом уберем ее и, наоборот, поврежденную трубу обернем парусиной заодно со второй, издалека сойдем за трехтрубник. То же с башнями – деревянный каркас и парусина. И опять перекрасимся под японца или немца. Маскировка, однако…
Следующий час прошел в отработке деталей, спорах, но вопрос об этичности фальшивого утопления крейсера никто из офицеров больше не поднимал, по крайней мере вслух.
На выходе из кают-компании Руднев подошел к Балку и вполголоса произнес:
– Спасибо за помощь, Василий. Классно про хорунжего придумал. Но ты уж предупреждай в следующий раз. Как про Чечню начал, меня чуть Кондратий не хватил!
– Насчет помощи – всегда пожалуйста, одно дело делаем. Я России присягал в свое время и буду этой присяге верен по-настоящему и здесь. Родина – она всегда одна. А то, что время и начальство другие… Это все архитектура, сути не меняет. А вот про выдумал… Не такая у меня хорошая фантазия, Всеволод Федорович. Замени хорунжего на сержанта, лошадей на БТРы, девятнадцатый век на двадцатый, и все тебе будет ясно… Да, и еще, извини за мой вчерашний тон. Сам не мог понять, что на меня нашло – как дешевый гопник выпендривался. А потом допетрил – тестостерон в голову ударил! Помолодеть на тридцать лет, это еще тот опыт…
– Да ладно, проехали, но вы что, правда в Чечне картечью духов валили?
– Картечь или АГС
[54] с пулеметами в упор, какая разница? Главное, что идею принесения необходимой жертвы для общего дела твои офицеры поняли. А то, что мне генерала пришлось час на мушке держать, чтобы этот пузан приказ полку на выдвижение дал и не отменил его раньше времени, да еще дверь в спальне забаррикадировать, чтоб его холуи не вмешивались – это твоим офицерам знать не надо. Не поймут, не то время…
– А потом что было?
– Потом, потом… Суп с котом. Ему Героя России, а меня турнули со службы за «психическую неуравновешенность»… Так мой приказ на «подпола» до Пашиной
[55] закорючки и не дошел. Ничего интересного, короче.
– Извини, Василий Александрович… Да, это по-нашему. По-бразильски!
Тем временем «Варяг», оставляя за кормой редкие дождевые облака, ползшие с юга, продолжал свой неспешный бег в сторону Шанхая. Еще через час младший из докторов был отправлен своим старшим коллегой спать, причем под угрозой жалобы командиру. Младший лекарь Банщиков по-человечески не спал уже двое суток, так, пару часов урывками. И его более мудрый коллега решил, что состояние доктора начинает представлять опасность для пациентов. Поэтому, невзирая на возражения, вроде: «А как насчет вас самого неспавши», отослал того отдохнуть, пообещав, правда, разбудить его через четыре часа и залечь самому.
