Через пару часов японец дымил в голове каравана на своих максимальных тринадцати узлах, медленно удаляясь от остальных кораблей под конвоем крейсера.
На мостике «Варяга» Балк докладывал командиру и собравшимся полюбопытствовать офицерам о захвате.
– Типичный каботажник, старая калоша. Полторы тысячи тонн, следует в балласте в Токио. Ничего интересного, кроме названия.
– И как же это чудо, столь некстати попавшееся нам на дороге, называется? – С трудом подавив зевок, поинтересовался Руднев.
– «Хуяси-Мару», – отчего-то вполголоса ответил непривычно смущенно выглядящий Балк.
– Как-как? – с мостика донеслись вопросы офицеров, не расслышавших имя жертвы.
– «Хуяси-Мару».
Этого старший помощник, по должности обязанный следить за порядком на борту, вынести уже не мог.
– Мичман Балк, что вы себе позволяете? Я понимаю, что наш командир нам всем порекомендовал почитать побольше литературы о пиратах, чтобы проникнуться духом каперства. Кстати, господа, кто опять не вернул Эксвемелина в библиотеку? Как не стыдно, господа! Но такие выражения на мостике крейсера Флота Его Императорского Величества категорически недопустимы!
– А я-то тут при чем? – взвился Балк. – Я, что ли, объяснялся с капитаном? У нас, если помните, граф Нирод записной знаток японского, он и пояснил мне, отсмеявшись, что «хаяси» по-японски «роща». Вполне нормальное, поэтическое название.
Старательно пытаясь не рассмеяться в голос, присутствующий на мостике Зарубаев попытался разрядить ситуацию:
– Да, не повезло кораблю с названием…
– Не повезло скорее капитану, – поправил его Балк, – я же с казаками высаживался, как обычно. Ну и Красный Михаил, тоже там был, он нас на мостик и сопровождал. После того, как граф Нирод в третий раз переспросил название судна и в третий раз получил ответ «Хуяси-Мару», он немного не разобрался в ситуации.
– Каким же образом? – поинтересовался кусающий усы, чтобы не засмеяться, Руднев.
– Со словами, кажется, «ах, ты еще и лаяться на их благородие будешь, обезьяна желтомазая», съездил ему по зубам… Прикладом.
Отсмеявшись, офицеры разошлись кто спать, кто по вахтам. Руднев, поймав Балка на трапе, поинтересовался, и как все же на самом деле называется захваченный пароход.
– Как сказал, так и называется, «Хаяси-Мару». Но Красный и правда немного не расслышал… Так что, кроме одной буквы ценой в пять зубов – все остальное чистая правда.
– Шалите, мичман, шалите. Ну да ладно. Еще через час снимайте с этой «хуяси» команду, судовые документы, все, что покажется ценным или полезным, бар проверить не забудьте, кстати, а потом устроим артиллерийские учения.
– Слушаюсь, ваше высоко и так далее! Но какой бар на этой ржавой посудине прибрежного плавания ты надеешься найти? Пару бутылок дешевого сакэ? Так я их уже того, реквизировал…
Стрельбы ГК гарибальдийцев не удались. По мере приближения пары бывших японских подданных их пушки в первый раз грохнули с двадцати кабельтовых. Закономерный промах никого не удивил и не огорчил. Несмотря на малый ход броненосных крейсеров и отправку в погреба всей запасной смены кочегаров в качестве орудийной прислуги, перезарядить орудия удалось, только когда дистанция сократилась до пятнадцати кабельтовых. Промах с обоих крейсеров, как по дальности, так и по целику. На дистанции в одну милю крейсера застопорили машины, но три залпа с дистанции прямого выстрела тоже пропали втуне. Только сблизившись ползком на шесть кабельтовых, наконец, с седьмого залпа попали десятидюймовым снарядом в нос обреченного парохода. С полуоторванной носовой оконечностью он «нырнул» меньше чем за минуту.
Даже оптимист Руднев должен был признать, что организовать и обучить нормальные расчеты для незнакомых орудийных систем на коленке невозможно. Дальнейшую отработку методик стрельбы отложили до Владивостока, однако пушки на всякий случай оставили заряженными. Также в башнях оставили сокращенные расчеты, которые могли произвести один выстрел «куда-то в сторону супостата», хотя в целесообразность этой затеи уже никто не верил. Наибольшую проблему представляли даже не сами орудия, а прицелы и системы управления огнем незнакомой конструкции, плюс отсутствие таблиц стрельбы.
В первый, но далеко не в последний раз идея «обновленного» Руднева не привела к положительному результату. Главной проблемой были «автоматы разрешения выстрела». При нормальной работе эта хитрая механика производит выстрел, когда корабль находится на волне, на ровном киле, что не позволяет качке влиять на точность стрельбы. Но вот именно ее нормальной работы добиться и не удавалось… А при стандартном запаздывании выстрела с полсекунды, даже на «пистолетной» дистанции пять кабельтовых и при небольшой качке снаряд уходил минимум на шесть-восемь метров вверх или вниз. И или ложился недолетом, или, в лучшем случае, попадал в трубу вместо борта. А если вспомнить еще и про килевую качку, то стрельба с неналаженной системой управления пока теряла всякий смысл.
День выдался достаточно туманным, и в связи с этим, несмотря на весьма оживленные воды, дальнейших встреч удавалось избежать. Встречные суда охотно шарахались в сторону от появляющихся из дымки силуэтов, гудя во все гудки. Русский караван любезно отвечал им тем же. На возню со встречными транспортами просто не было времени, и, что даже важнее, риск потерять в тумане уже захваченных подопечных не мог перевесить сомнительной выгоды от утопления неизвестных грузов. Главной проблемой относительно спокойного дневного перехода было то, что грузиться углем в таких условиях было слишком рискованно. И хотя отряд шел экономичным ходом, кардиф у гарибальдийцев должен был закончиться в трех сотнях миль от Владивостока. Единственной положительной стороной отсутствия дневной погрузки и встречных пароходов стало то, что впервые за три дня командам удалось нормально поспать.
* * *
Ночь в океане… Ни единого пятна света на горизонте, кроме приглушенного туманной дымкой гакобортного огня переднего мателота. Затемнение на корабле, когда вся верхняя палуба погружена в чернильную тьму. Мерный гул винта под кормой, действующий расслабляюще даже на бывалых мореманов, а уж на не слишком привычных к морю людей такая обстановка и подавно производит усыпляющее воздействие…
Мишка Красный стоял эту ночь в карауле на корме «Марьи Ивановны», где содержались пленные японцы с крейсеров и утопленных пароходов. Он был назначен урядником Шереметьевым в караул вне очереди, в наказание за утренний конфуз на «Хаяси-Мару». Хотя ни Нирод, ни Балк не предъявляли к казаку никаких претензий, кроме ржания в голос, урядник решил временно исключить его из абордажной партии и перевести в караульные на плавучую тюрьму, «дабы немного проветрил мо́зги, а то что-то шибко дерганый стал Михайло». О чем и попросил Балка, у которого не нашлось возражений.
Сейчас казак вышагивал вдоль кормовых лееров парохода, с винтовкой на плече и наганом за поясом. Снизу, перебиваемая степенным «чаф-чаф» винта, доносилась японская речь, что еще более злило Мишку. Ну, кто знал, что эта узкоглазая скотина не издевается над господами офицерами, а как и требовалось, называет название корабля? Теперь вот ему приходится торчать на этой ржавой, засыпанной угольной пылью посудине, охраняя никому не нужных япошек посреди моря. Пока остальные казаки отсыпаются перед очередным трудным, но, черт возьми, интересным днем! Кто бы мог подумать, что захватывать чужие корабли в море может быть так интересно для потомственного казака! Хотя, как рассказывал этот странный мичман Балк, запорожские казаки еще в русско-турецкие войны промышляли абордажами на своих чайках, и не одна дюжина султанских судов потом ходила под русским флагом благодаря им. Но в наши времена так захватывать пароходы? В голове не укладывается…
