– Лео у вас? – спросил Дэн и осекся.
Ответом ему были тишина и чье-то тяжелое дыхание в трубку, показавшееся Дэну предвестием катастрофы. Он вспомнил холодные губы Лео, его неживые глаза, твердую, неподвижную грудь.
– Он жив?
Мужчина велел ему подождать и снова пропал. Некоторое время в трубке что-то трещало, на заднем плане звенела посуда и слышался детский плач. Время тянулось.
– Дэн?
Мир, на несколько минут провалившийся в небытие, снова обрел формы и краски. Это был его голос.
– Лео… – выдохнул Даниэль. – Ты жив.
Далее Лео объяснил, что с ним все в порядке. Еще совсем недавно ему снова поплохело, но Стина – медсестра – быстро вернула его к жизни. И вот теперь он лежит на диване под двумя одеялами. Голос Лео звучал приглушенно, но вполне осмысленно. Похоже, его смущало присутствие рядом четы Нуребрингов. Тем не менее он еще раз упомянул Джанго и «Minor swing».
– Ты спас мне жизнь, – сказал Лео.
– Надеюсь, – ответил Дэн.
– Это было…
– Как свинг, – подсказал Дэн.
– Больше, чем свинг, брат.
На некоторое время в трубке нависла торжественная тишина.
– Contra mundum
[50], – вдруг произнес Лео.
– Что? – не понял Дэн.
– Теперь мы с тобой против всего мира, брат.
* * *
Они договорились встретиться в отеле «Амарантен», что на Кунгсхольмсгатан, неподалеку от ратуши. Лео полагал, что это самое безопасное место, поскольку никто из его знакомых туда не заходит. Утро накануне Рождества братья провели в комнате на четвертом этаже за тщательно задернутыми гардинами, где в течение нескольких часов обсуждали сложившуюся ситуацию и строили планы. На пике рождественской суматохи Дэн купил два мобильника с предоплаченными картами, при помощи которых братья могли общаться без риска навлечь на себя подозрения.
После этого он вернулся в квартиру на Флорагатан и, когда позвонила Ракель Грейтц на стационарный телефон, подтвердил свое намерение во всем следовать ее указаниям. Потом связался с медсестрой из больницы в Стокгольме, которая сообщила ему, что мама только что приняла снотворное и отдыхает. «Судя по всему, мучиться ей осталось недолго», – добавила она. Дэн пожелал медсестре и ее коллегам счастливого Рождества, попросил за него поцеловать Вивеку в лоб и пообещал объявиться в скором времени.
После обеда он снова был в «Амарантене», в номере у брата, где, как мог, рассказал об угрозах Ракель Грейтц придать огласке финансовые махинации, которые Ивар Эгрен проворачивал от имени Лео. Дэн видел, какой злобой загорелись глаза брата, и это перепугало его до глубины души. Лео заговорил о мести – Ивару Эгрену, Ракели и прочим аферистам. В ответ Дэн положил руку на плечо брата и сказал, что полностью разделяет его чувства. Однако в данный момент не может думать ни о чем другом, кроме как об автомобильном путешествии сквозь темную декабрьскую ночь и о могиле возле старой, больной ели. Ракель не упускала случая напомнить, какие силы стоят за ней и Беньямином. Дэн просто не чувствовал в себе решимости нанести ответный удар. Возможно, здесь сказывалось воспитание. В отличие от брата, он не мог просто так ринуться на противника, тем более такого могущественного и коварного.
– Безусловно, мы должны отомстить, – сказал он. – Мы должны сокрушить их, но к этому нужно подготовиться, ведь так? Нам нужно как следует все обдумать, собрать доказательства…
Дэн и сам не знал, что хотел сказать. Он всего лишь подал идею, которая, постепенно развиваясь в ходе разговора, обрела зримые формы. Братьям стало ясно, что действовать нужно немедленно, пока Ракель ни о чем не подозревает. На следующий день Лео перевел на счет Дэна крупную сумму денег и пообещал в ближайшее время добавить еще. После чего забронировал билеты до Бостона от имени брата. Но поехал Лео, а не Дэн. Последний остался в квартире брата, принимать Ракель Грейтц на следующий день после Рождества. Он превосходно справлялся со своей ролью, а если когда отчаяние и прорывалось наружу, Ракель объясняла это тем, что ее подопечный не успел освоиться в новом образе.
– Каждый видит в других отражение собственного зла, – заметил на это Лео.
Двадцать восьмого декабря Даниэль сидел в стокгольмской больнице, у постели приемной матери Лео. Никто ни о чем не подозревал, и это вселяло в него мужество. Дэн тщательно выбрал одежду и старался не говорить много. Он решил, что должен выглядеть потрясенным, и это далось ему без особого труда, хотя женщину, которая лежала перед ним в постели, Дэн видел впервые. Вивека Маннхеймер выглядела отощавшей и бледной. Накануне встречи с сыном медсестры тщательно причесали ее и даже слегка подкрасили лицо косметикой. Под голову Вивеки подложили две подушки. Она спала с полуоткрытым ртом. В ее исхудавшем лице было что-то птичье. Дэн осторожно погладил женщину по руке, и она открыла глаза. Полный неприязни взгляд метнулся, остановившись на его лице.
– Кто ты? – спросила Вивека.
Она все еще была под действием морфина и в любую секунду могла провалиться в сон.
– Это я, мама, – ласково произнес Дэн. – Я, Лео.
Она прикрыла глаза, как будто должна была обдумать его слова. Потом сглотнула и ответила:
– Мы так надеялись на тебя, Лео. Но ты разочаровал и меня, и папу.
Тут Дэн тоже прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, что Лео рассказывал ему о матери. Ответ дался ему на удивление легко – возможно, именно потому, что женщина была для него чужой:
– Я тоже ждал от тебя большего. Но ты никогда не понимала меня. Ты обманывала меня.
Она удивленно вскинула брови.
– Ты обманывала Лео, – продолжал Дэн. – Лео и меня. Впрочем, как и все остальные.
Потом быстро поднялся и покинул палату. А на следующий день, двадцать девятого декабря, Вивека Маннхеймер умерла. Дэн сообщил в больницу по мейлу, что не сможет участвовать в похоронах.
Вскоре он объявил Ивару Эгрену о своем уходе из фонда. В ответ тот кричал что-то о безответственности, но Дэн не слушал. Четвертого января, с благословения Ракель Грейтц, он покинул Швецию.
Дэн улетел в Нью-Йорк, но с братом встретился в Вашингтоне. Они пообщались с неделю, после чего снова расстались. Лео стал известен в джазовых кругах Бостона как пианист, но все еще не решался на публичные выступления. Он был обеспокоен своим шведским акцентом и тосковал по дому, пока не уехал в Торонто, где познакомился с Мари Денвер. Она была молодым дизайнером по интерьерам, но мечтала стать художницей, пока однажды, в компании со своей сестрой, не решила открыть собственное ателье. Девушкам был нужен стартовый капитал, и тут на помощь подоспел Лео – или Дэн, как он себя тогда называл. Некоторое время спустя молодая пара купила дом в Хоггс-Холлоу, в Торонто. На концертных вечерах, которые часто устраивали супруги, Лео играл на рояле вместе с не менее искусными музыкантами-любителями, в основном врачами.
