Эрика сняла очки и поднялась с дивана. На ней были джинсы и голубая блуза с открытым воротом. Она вошла на кухню и опустилась на скамейку рядом с Микаэлем. Подобная решительность могла предвещать что угодно – от бурных аплодисментов до не менее бурной критики.
– Ничего не понимаю, – сказала она.
– Звучит тревожно, – отозвался Блумквист. – Я всего лишь хотел внести в эту историю некоторую ясность.
– Не понимаю, почему они так долго это замалчивали?
– Лео и Дэн?
Эрика кивнула.
– Но я же объяснил. Есть доказательства, что Лео проворачивал незаконные сделки через подставных лиц. И теперь, хотя и стало известно, что за этим стояли Ивар Эгрен и Ракель Грейтц, Лео не может найти способа до них добраться. Кроме того – во всяком случае, я на это надеюсь, – братья свыклись со своими новыми ролями. В конце концов, они не нуждаются в деньгах, все это время на счет Дэна поступали огромные средства. Полагаю, оба они просто наслаждаются свободой, свободой актеров… Возможностью попробовать нечто новое… как я их понимаю…
– И они влюблены.
– Да, в Юлию и Мари.
– Снимки замечательные.
– Ну… должно же быть в этой истории хоть что-то замечательное.
– Хорошо, что у нас есть такие фотографы, – повторила она. – Но ты забываешь, что Ивар Эгрен может засудить нас за это все так, что мало не покажется.
– Думаю, в этом пункте мы хорошо подготовлены, Эрика.
– И потом, я боюсь обвинений в клевете на умерших. Я имею в виду тот выстрел на лосиной охоте.
– По-моему, и здесь я повел себя достаточно осторожно. Все описано в меру туманно и в то же время с опорой на факты.
– Не знаю, достаточно ли этого. Все уж слишком компрометирующе…
– Хорошо, я перечитаю еще раз. Это все, что тебя волнует, или есть еще что-нибудь?
– Что ты дерьмо и подонок.
– Возможно, особенно по вечерам.
– Ты решил посвятить жизнь одной-единственной женщине или все-таки собираешься время от времени переключаться на других?
– Ну… могу как-нибудь выпить шампанского и с тобой.
– Придется.
– Это угроза?
– Дойдет и до угроз, если потребуется… Да, и что касается текста, а именно той его части, где мы можем не опасаться никаких обвинений. Здесь все… – Эрика сделала паузу и задумалась.
– Просто великолепно, – подсказал Блумквист.
– Ну, можно сказать и так. – Внезапно Эрика улыбнулась и заключила его в объятия. – Поздравляю.
* * *
Совсем скоро у них появились другие темы для размышлений. Позже трудно было сказать, с чего именно все началось. Вероятно, первой была Софи Мелкер. Она сидела за компьютером в редакции и вдруг издала странный возглас – не то ужаса, не то удивления. Эрика и Микаэль тут же схватились за свои телефоны, и уже беглый просмотр новостей в Сети вызвал всеобщую панику.
Речь шла не о теракте и не о Третьей мировой – всего лишь о бирже. Но редакция оказалась затянутой в не менее стремительный водоворот событий.
Переключение было мгновенным. Спустя несколько минут они пялились каждый в свой компьютер и, перекрикивая друг друга, обменивались новостями. Возбуждение нарастало. Опора, на которой стоял финансовый рынок, вдруг рухнула. Стокгольмский индекс упал от минуса шести до минуса восьми, с девяти до четырнадцати процентов, и продолжал падение, словно в бездонную черную дыру. Это был абсолютный крах. Паника уже развязалась – прежде чем кто-либо успел понять, что же все-таки случилось.
Не было ничего конкретного, никаких действующих факторов. Только невнятный ропот со всех сторон: «Непостижимо… что происходит, в конце концов, это безумие…» Позже, когда к делу были привлечены эксперты, они называли обычные в таких случаях причины: перегретый рынок, низкие процентные ставки и высокий уровень политической угрозы – от активизации леворадикальных течений в Европе и США до нестабильности в средиземноморском бассейне. Этот ведьмин котел все больше напоминал обстановку тридцатых. Но все это были старые дрязги. Так или иначе, не произошло ничего нового, что могло бы вызвать катастрофу такого уровня.
Паника нарастала, уже не нуждаясь в толчках извне. И не один Микаэль вспоминал в те дни апрельскую хакерскую атаку на «Файненс секьюрити». Социальные СМИ наводнили кошмарные слухи, некоторые из которых просачивались и на страницы более серьезных изданий. Блумквиста это не удивляло.
– Это ведь не только биржа трещит сейчас по швам, – заметил он как-то Эрике. – Уничтожается само понятие о правде.
Именно так.
Общественность блуждала словно в тумане, не умея отличить правду от самого невероятного вымысла. На мир опустилась непроницаемая завеса сплетен и самых фантастических конспирологических теорий – иногда изобретательных и по-своему талантливых, иногда безнадежно вторичных.
Поговаривали, например, что финансист Кристер Талльгрен застрелился в своей парижской квартире, потому что многие миллионы или даже миллиарды на его счетах обратились в дым. И дело даже не в том, что Талльгрен лично опроверг эту информацию в «Твиттере». Было в этой истории нечто архетипическое. Уж очень напоминала она самоубийство Ивара Крюгера в 1932 году
[52].
В общем, это была мешанина из легенд и мифов разных эпох. Говорили о роботовой торговле и хакерских атаках на финансовые центры и медиагруппы. Амок – вот самое подходящее название для охватившего финансистов безумия. Но даже если кое-кто из них и выражал готовность сигануть с крыши какого-нибудь особняка на Эстермальме, это воспринималось прежде всего как отголосок биржевого краха 1929 года. Тогда на Уолл-стрит строительные рабочие на крышах были приняты за разорившихся инвесторов и уже одним своим присутствием спровоцировали падение биржи. Поговаривали также, что «Ханельсбанкен» приостановил платежи, а «Дойче банк» и «Голдман сакс» стоят на грани банкротства. Информация хлынула со всех сторон всесокрушающими потоками, так что даже такому зубру, как Микаэль Блумквист, не всегда под силу было отличить правду от вымысла, а реальную угрозу – от очередного порождения какой-нибудь восточной фабрики троллей.
Очевидно было одно: Стокгольм пострадал больше всего. Во Франкфурте и Париже положение казалось не столь катастрофичным, хотя паника просочилась и туда. До открытия американских фондовых рынков оставалось еще много часов, а терминалы уже регистрировали рекордное падение индексов Доу-Джонса и NASDAQ. Казалось, ничто не в силах остановить эту лавину. Даже увещевания директора Государственного банка, министров и видных экономистов «не раскачивать лодку» не возымели действия. Любое новое событие или информация толковались исключительно в негативном ключе. Толпа пришла в движение и неслась, сметая все на своем пути и уже не задаваясь вопросом, что же могло ее так напугать. Было принято решение о закрытии Стокгольмской биржи. Вероятно, поспешное, потому что сразу после этого курс снова пошел вверх. Тем не менее требовалось время одуматься и как следует проанализировать ситуацию, прежде чем торги будут восстановлены.
