С другой стороны, зачем такой личности, как Бальдер, рисовать закаты и корабли? Светофор наверняка не менее интересен, чем что-либо другое. Блумквиста покорило ощущение мгновенной фотографии. Даже если Франс долго изучал светофор, он едва ли мог попросить мужчину снова и снова проходить по улице. Возможно, парень является просто вымышленной добавкой, или же Бальдер обладал фотографическим взглядом в точности, как… Микаэль погрузился в мысли. Потом схватил телефон и в третий раз позвонил Эрике.
– Ты едешь домой? – спросила она.
– К сожалению, пока нет. Мне надо сперва тут кое-что посмотреть. Но мне бы хотелось попросить тебя об одной услуге.
– Для чего же еще я предназначена?
– Подойди, пожалуйста, к моему компьютеру и зарегистрируйся. Ты ведь знаешь мой пароль?
– Я знаю о тебе все.
– Ладно, ладно. Тогда зайди в мои документы и открой файл, который называется «Ящик Лисбет».
– Думаю, я догадываюсь, к чему идет дело.
– Неужели? Мне надо, чтобы ты написала в документе следующее…
– Погоди немного, мне еще надо его открыть. О’кей, теперь… подожди, тут уже кое-что есть.
– Наплюй на это. Я хочу, чтобы текст оказался над всем остальным, ты слушаешь?
– Слушаю.
– Пиши: «Лисбет, возможно, ты уже знаешь, что Франс Бальдер мертв, застрелен двумя выстрелами в голову. Не можешь ли ты попробовать узнать, зачем кому-то понадобилось его убивать?»
– Это всё?
– Это не так уж мало, учитывая, что мы давно не общались. Она наверняка сочтет наглостью, что я только задаю вопрос. Но думаю, ее помощь нам не повредит.
– Ты хочешь сказать, не повредит немного незаконных хакерских действий…
– Я этого не слышал. Надеюсь, скоро увидимся.
– Надеюсь.
Лисбет все-таки удалось снова уснуть, и теперь она пробудилась в половине восьмого утра, причем не в лучшей форме. Ее подташнивало, голова болела. Тем не менее чувствовала она себя лучше и, быстро одевшись, наскоро позавтракала – двумя разогретыми в микроволновке пирожками с мясом и большим стаканом кока-колы. Потом сунула в черную сумку тренировочный костюм и вышла на улицу. Буря улеглась, однако повсюду валялись мусор и газеты, которые разнесло по городу ветром.
От площади Мосебакке Саландер пошла вниз и дальше по Гётгатан, бормоча что-то про себя. Выглядела она озлобленно, и, по крайней мере, два человека испуганно отступили в сторону. Но Лисбет вовсе не была сердита – просто собранна и целеустремленна. Она не имела ни малейшего желания тренироваться. Ей просто хотелось не отступать от заведенного порядка и выгнать из организма яды. Поэтому Саландер продолжила путь к Хурнсгатан и перед самой «горбушкой» свернула направо, в боксерский клуб «Зеро», расположенный в подвале и казавшийся в это утро обшарпанным, как никогда.
Помещению не повредило бы, если бы по нему разок прошлись краской и вообще немного освежили. Здесь, похоже, ничего не делали с семидесятых годов – ни с интерьером, ни с афишами. На стенах по-прежнему висели Али и Джордж Форман. Все по-прежнему выглядело так, как на следующий день после легендарного матча в Киншасе
[40], что вполне могло объясняться тем, что отвечавший за зал Обинце маленьким мальчиком наблюдал за боем на месте и потом носился под очищающим муссонным дождем с криком: «Ali Bomaye!»
[41] Этот бег стал не только его лучшим воспоминанием, но и, как он говорил, последней точкой в «днях невинности».
Вскоре после этого ему с семьей пришлось бежать от террора Мобуту, и вся его жизнь переменилась; и, пожалуй, не было ничего удивительного в том, что ему хотелось сохранить это мгновение истории или в каком-то смысле продлить его в богом забытом боксерском зале в Стокгольме. Обинце по-прежнему постоянно говорил о том поединке. Вообще-то, он постоянно говорил о чем угодно.
Крупный, мощный и лысый, он был болтуном милостью Божьей и одним из немногих в зале относился к Лисбет доброжелательно, хотя, подобно многим другим, и считал ее более или менее сумасшедшей. Периодами она тренировалась исступленнее всех остальных и с дикой силой набрасывалась на боксерские груши, мешки и спарринг-партнеров. В ней присутствовала какая-то первобытная, яростная энергия, которую прежде Обинце почти не встречал, и однажды, еще хорошенько не узнав ее, он предложил ей начать участвовать в соревнованиях боксеров.
Услышанное в ответ фырканье навсегда отбило у него охоту повторять это предложение, и он так и не понимал, зачем Лисбет так истово тренируется; впрочем, ответа на этот вопрос ему и не требовалось. Истово тренироваться можно вообще без всякой причины. Это лучше, чем истово пить, лучше и многого другого. А может, она действительно не покривила душой, когда поздно вечером, с год назад, сказала ему, что хочет быть физически подготовленной, если вдруг опять попадет в переплет…
А то, что ей уже доводилось побывать в переплете, Обинце знал. Обнаружил в «Гугле». Он прочел о ней все, что имелось в Интернете, и прекрасно понимал, что ей хочется быть в форме на случай, если возникнет какая-нибудь новая зловещая тень из ее прошлого. Уж это-то он понимал лучше всего. Оба его родителя были убиты киллерами Мобуту.
Чего он не понимал, так это почему Лисбет периодически полностью забрасывала тренировки, при этом, похоже, вообще не двигалась и упорно питалась только паршивой едой. Такого рода резкие метания между крайностями оставались для него непостижимыми, но к моменту ее появления в это утро – как всегда, демонстративно одетой в черное и с пирсингом, – он не видел ее уже две недели.
– Привет, красавица! Где ты пропадала? – спросил Обинце.
– Занималась кое-чем жутко противозаконным.
– Могу себе представить. Отделала компанию байкеров или что-нибудь в этом роде?
Но Саландер даже не ответила на шутку. Просто мрачно двинулась в раздевалку, и тогда он, зная, что она это ненавидит, все-таки встал у нее на пути и посмотрел ей прямо в лицо.
– У тебя жутко красные глаза.
– Я вчера напилась, как собака. Подвинься!
– Тогда я не желаю тебя здесь видеть, тебе это известно.
– Skip the crap
[42]. Я хочу, чтобы ты выбил из меня все дерьмо, – прошипела Лисбет.
Потом она пошла, переоделась и вернулась обратно в слишком больших боксерских шортах и белой майке с черным черепом на груди, и у него не оставалось иного выхода, как действительно вышибить из нее дерьмо.
Он прессовал ее до тех пор, пока ее трижды не вырвало в мусорную корзину, и изо всех сил ругал ее. Она с успехом отругивалась. А потом ушла, переоделась и покинула зал, даже не попрощавшись, и на Обинце, как это с ним часто случалось в такие минуты, нахлынуло ощущение пустоты. Возможно, он был даже немного в нее влюблен. Во всяком случае, неравнодушен – а как можно было оставаться равнодушным к девушке, боксирующей таким образом?
