Конечно, Ян Бублански считал себя хорошим специалистом по расследованию убийств. Процент раскрываемости был у него в целом великолепным, и временами работа его по-прежнему стимулировала. Но он не был уверен в том, что ему хочется продолжать расследовать убийства. Возможно, ему следовало переквалифицироваться, пока еще есть время. Бублански мечтал преподавать, выращивать молодых людей и учить их вере в себя – наверное, потому что сам часто погружался в глубочайшее неверие в собственные силы. Однако он не знал, какой бы в таком случае это мог быть предмет. Ян Бублански так и не приобрел специальности в какой-либо области, помимо той, что выпала на его долю: внезапная трагическая смерть и патологические человеческие извращения, а это преподавать ему точно не хотелось.
Было десять минут девятого утра, и он, стоя перед зеркалом в ванной, примерял свою кипу, к сожалению, уже далеко не новую. Когда-то она имела ярко-голубой цвет и считалась слегка экстравагантной; теперь же выглядела поблекшей и поношенной, как маленький символический образ его собственного развития, подумал он, поскольку явно был недоволен своей внешностью в целом.
Ян чувствовал себя отяжелевшим, изнуренным и лысым. Он рассеянно взял роман Зингера
[43] «Люблинский штукарь», который настолько страстно любил, что еще несколько лет назад положил возле унитаза на случай, если ему захочется почитать, когда возникнут проблемы с желудком. Но сейчас углубиться в чтение ему не удалось. Зазвонил телефон, и жизнь не стала казаться лучше, когда Бублански понял, что это главный прокурор Рикард Экстрём. Его звонок означал не просто работу, а скорее всего работу, имеющую важное политическое и медийное значение. Иначе Экстрём увернулся бы, как змея.
– Привет, Рикард, рад тебя слышать, – сказал Бублански. – Но я, к сожалению, занят.
– Что… нет-нет, только не для этого, Ян. Это ты просто не можешь пропустить. Я слышал, что у тебя сегодня выходной…
– Действительно, но я собираюсь… – Ему не хотелось говорить «в синагогу», его еврейство не слишком одобряли на работе. – …К врачу, – добавил он.
– Ты заболел?
– Не совсем.
– Что ты имеешь в виду? На грани?
– Что-то в этом роде.
– Ну, тогда никаких проблем. Ведь мы все на грани заболевания. Дело важное, Ян. Мне даже звонила министр промышленности Лиса Грин, и она уже в курсе, что расследованием займешься ты.
– Мне крайне трудно поверить, что Лиса Грин знает, кто я такой.
– Ну, возможно, не по имени… да она, в общем-то, и не имеет права вмешиваться. Но мы все сходимся на том, что нам необходим лучший специалист.
– Лесть на меня больше не действует, Рикард. Что там за дело? – спросил Бубла, сразу же пожалев об этом.
Сам вопрос уже говорит о полусогласии, и было заметно, что Рикард Экстрём воспринял его как маленькую победу.
– Сегодня ночью в своем доме в Сальтшёбадене был убит профессор Франс Бальдер.
– А кто это?
– Один из наших самых известных ученых международного уровня. Он ведущий специалист в мире в области AI-технологий.
– В области чего?
– Он занимался нейронными сетями, цифровыми квантовыми процессами и тому подобным.
– По-прежнему ничего не понимаю.
– Иными словами, он пытался заставить компьютеры думать… ну, просто-напросто подражать человеческому мозгу.
«Подражать человеческому мозгу»? Яна Бублански заинтересовало, как отнесется к этому раввин Гольдман.
– Полагают, что он уже подвергался промышленному шпионажу, – продолжал Рикард Экстрём. – Отсюда интерес Министерства промышленности. Ты наверняка знаешь, как торжественно Лиса Грин говорила о защите шведских исследований и инновационных технологий.
– Да, пожалуй.
– К тому же ему явно угрожали. У Бальдера имелась полицейская охрана.
– Ты хочешь сказать, что его убили, невзирая на это?
– Возможно, охрана была не из лучших – его охраняли Флинк и Блум из обычной полиции.
– Казановы?
– Да, причем их бросили туда посреди ночи, во время бури и всеобщего хаоса. В их защиту, правда, можно сказать, что им пришлось нелегко. Там была неразбериха. Франса Бальдера застрелили в голову, пока парням пришлось разбираться с каким-то алкашом, откуда ни возьмись появившимся у ворот. Ну, сам понимаешь, убийца воспользовался шансом, когда их внимание ненадолго отвлекли.
– Звучит неважно.
– Да, работа кажется очень профессиональной, и в довершение всего им, похоже удалось хакнуть охранную сигнализацию.
– Значит, их было несколько?
– Мы думаем, да. Кроме того…
– Да?
– Есть кое-какие щекотливые детали.
– Которые понравятся СМИ?
– Которые безумно понравятся СМИ, – продолжил Экстрём. – Оказалось, например, что алкашом, появившимся у ворот, был ни больше ни меньше как Лассе Вестман.
– Артист?
– Именно. И это крайне неприятно.
– Потому что попадет на первые страницы газет?
– Отчасти, разумеется, да, но еще и потому, что мы рискуем заполучить массу скользких бракоразводных проблем. Лассе Вестман утверждал, что явился туда, чтобы забрать домой восьмилетнего пасынка, которого Франс Бальдер держал у себя, мальчика… Подожди минутку… я должен посмотреть, чтобы сказать правильно… мальчика, которому Бальдер, правда, приходится биологическим отцом, но за которым он, согласно постановлению об опеке, не способен ухаживать.
– Почему же профессор, который может заставлять компьютеры походить на людей, вдруг оказался не способен ухаживать за собственным ребенком?
– Потому что ему раньше катастрофически не хватало чувства ответственности, и вместо того, чтобы смотреть за сыном, он работал и, если я правильно понял, был вообще безнадежно плохим отцом. История в любом случае деликатная. Маленький мальчик, который, следовательно, не должен был находиться у Бальдера, по всей видимости, стал свидетелем убийства.
– Господи! И что он говорит?
– Ничего.
– Он в тяжелом шоке?
– Наверняка, но он вообще не разговаривает. Он немой и страдает тяжелой формой умственной отсталости. Поэтому нам от него никакой пользы не будет.
– Значит, предстоит долгое расследование.
– Если только не окажется, что у Лассе Вестмана имелась причина для появления как раз в тот момент, когда убийца проник на первый этаж и застрелил Бальдера. Вероятно, очень важно, чтобы ты побыстрее допросил Вестмана.
– При условии, что я возьму расследование на себя.
