– Да, но я не понимаю… как ни пытаюсь…
– Чего ты не понимаешь?
– Откуда ты могла узнать?
– Ты сглупил, Арвид, когда послал мейл Экервальду из «Солифона», помнишь?
– Но я ведь не написал ничего, указывавшего на то, что технологию продал я. Я очень тщательно подбирал формулировки.
– Того, что ты сказал, мне достаточно, – заявила Лисбет, вставая, и тут он весь поник.
– Послушай, а как же будет со мной? Ты не выдашь мое имя?
– Можешь надеяться, – ответила она и быстрым, целеустремленным шагом направилась в сторону площади Оденплан.
Когда они спускались по лестнице на Торсгатан, у Бублански зазвонил телефон. Это оказался профессор Чарльз Эдельман. Полицейский пытался связаться с ним, когда понял, что мальчик является савантом. По Интернету Бублански установил, что в Швеции существует два авторитета в этом вопросе, которых постоянно цитируют: профессор Лена Эк в Лундском университете и Чарльз Эдельман в Каролинском институте. Однако дозвониться ни до кого из них ему не удалось, поэтому он, бросив эту затею, отправился к Ханне Бальдер. Теперь Чарльз Эдельман ему перезвонил – и казался откровенно потрясенным. Он сказал, что находится в Будапеште, на конференции, посвященной повышенным возможностям памяти. Ученый только что прибыл и как раз увидел новость об убийстве по Си-эн-эн.
– Иначе я, конечно, сразу позвонил бы вам, – заявил он.
– Что вы хотите этим сказать?
– Франс Бальдер звонил мне вчера вечером.
Бублански вздрогнул, будучи запрограммированным на то, чтобы реагировать на все случайные связи.
– Зачем он звонил?
– Хотел поговорить о своем сыне и его таланте.
– Вы были знакомы?
– Отнюдь нет. Он позвонил, потому что беспокоился за мальчика, и меня это поразило.
– Почему?
– Потому что позвонил именно Франс Бальдер. Для нас, неврологов, он ведь своего рода понятие. Мы обычно говорим, что он, как и мы, хочет понять мозг. Разница заключается в том, что он хотел также создать новый мозг и заняться его улучшением.
– Я что-то об этом слышал…
– Но главное, мне известно, что он очень закрытый и трудный человек. Иногда шутили, что он сам немного напоминает машину: воплощенная логика. Однако со мной он был невероятно эмоционален, и, честно говоря, меня это просто потрясло. Как будто… не знаю, как если бы вы, например, услышали плач самого крутого полицейского. И я, помню, подумал, что наверняка произошло что-то еще, помимо того, о чем мы говорили.
– Звучит, как точное наблюдение… Он понял, что ему грозит серьезная опасность, – сказал Бублански.
– Правда, у него имелись причины для волнения. Его сын явно превосходно рисует, что действительно необычно для такого возраста, даже для савантов, особенно в комбинации с математическим талантом.
– С математическим?
– Да, по словам Бальдера, его сын обладает также математическими способностями, и об этом я мог бы говорить долго.
– Что вы имеете в виду?
– Дело в том, что меня это, с одной стороны, удивило невероятно, а с другой, пожалуй, не очень. Ведь нам сегодня известно, что у савантов тоже присутствует наследственный фактор, а тут у нас имеется отец, ставший легендой благодаря своим чрезвычайно сложным алгоритмам. Но в то же время…
– Да?
– У таких детей художественный и арифметический таланты никогда не сочетаются.
– Разве жизнь не прекрасна как раз тем, что периодически подбрасывает нам поводы для изумления?
– Вы правы, комиссар… Чем я могу вам помочь?
Бублански вспомнил все произошедшее в Сальтшёбадене, и его осенило, что осторожность не помешает.
– Пожалуй, ограничимся тем, что нам довольно срочно требуются ваша помощь и знания.
– Ведь мальчик стал свидетелем убийства?
– Да.
– И теперь вы хотите, чтобы я постарался уговорить его нарисовать то, что он видел?
– Я бы не хотел это комментировать.
Чарльз Эдельман стоял в рецепции конференц-отеля «Босколо» в Будапеште, недалеко от сверкающего Дуная. Холл отеля слегка напоминал оперный театр: роскошное помещение, высокий потолок со старинными куполами, колонны… Эдельман с таким нетерпением ждал этой недели с ужинами и докладами. Теперь же на его лице все-таки появилась гримаса сомнения; он провел рукой по волосам и порекомендовал молодого коллегу – доцента Мартина Вольгерса.
– Сам я, к сожалению, не могу вам помочь. У меня завтра важный доклад, – сказал он комиссару Бублански, что было, несомненно, правдой.
Эдельман готовился к докладу неделями и собирался вступить в полемику с несколькими ведущими исследователями памяти. Но положив трубку и бегло встретившись взглядом с Леной Эк – та пробегала мимо с сэндвичем в руке, – он начал раскаиваться. И даже позавидовал молодому Мартину, которому еще даже не исполнилось тридцать пять и который всегда так бессовестно хорошо получался на фотографиях и уже начал тоже приобретать имя.
Конечно, Чарльз Эдельман не полностью понимал, что именно произошло. Комиссар говорил загадками. Вероятно, он боялся, что телефон прослушивается, но тем не менее общую картину представить себе было нетрудно. Мальчик прекрасно рисует, и он стал свидетелем убийства. Это могло означать только одно – и чем дольше Эдельман думал об этом, тем больше сожалел. Важных докладов в его жизни будет еще много. А участвовать в расследовании убийства подобного уровня – такой шанс ему снова никогда не представится. Как он ни смотрел на задание, которое столь необдуманно передал Мартину, оно казалось ему куда интереснее того, что могла бы ему дать конференция в Будапеште; и, кто знает, возможно, оно даже принесет славу…
Ученый уже видел перед собой заголовок: «Известный невролог помог полиции раскрыть убийство», или еще лучше: «Исследования Эдельмана привели к прорыву в погоне за убийцей». Как он мог быть таким дураком, что отказался? Поступил, как идиот… Он схватил телефон и позвонил Яну Бублански.
Бублански положил трубку. Они с Соней Мудиг нашли парковку неподалеку от Стокгольмской городской библиотеки и как раз перешли улицу. Погода опять стала кошмарной, и у комиссара мерзли руки.
– Он передумал? – спросила Соня.
– Да. Он плюнет на доклад.
– Когда он сможет оказаться здесь?
– Он узнает. Самое позднее – завтра в первой половине дня.
Они направлялись в Центр помощи детям и молодежи «Óдин» на Свеавэген, чтобы встретиться с директором Торкелем Линденом. Собственно, цель встречи заключалась в том, чтобы обсудить практические обстоятельства, связанные со свидетельскими показаниями Августа Бальдера – так, во всяком случае, предполагал Бублански. Но, хотя Торкель Линден еще ничего не знал об их истинном деле, по телефону он звучал на удивление категорично и сказал, что мальчика не следует тревожить «никоим образом». Инстинктивно почувствовав враждебность, Бублански имел глупость тоже разговаривать не слишком любезно. Такое начало ничего хорошего не предвещало.
