И вот Маритка в Париже со своим придурочным бароном или графом в замке со штопаными пыльными портьерами, Антошка в Лондоне, делает успехи — о-го-го! — а я одна. С макияжем, маникюром, педикюром, прической (цвет — пепельный блондин). В холодильнике — собственноручно испеченный торт «Черный лес». Ни для кого — просто, когда тошно, хочется чего-нибудь сладенького. Там же стоят щавелевый суп и купаты — не потому, что хочется, а просто так, по привычке. У меня прекрасно идет бизнес (тьфу-тьфу, не сглазить!). Ну и что, что мне под полтинник? Я выгляжу точно на десять лет моложе, и это не мое самоуверенное утверждение, так говорят окружающие.
Итак, я стройна, ухоженна, успешна в бизнесе, прекрасная хозяйка. За эти годы из мелких разноцветных осколков сложился вполне достойный мозаичный узор — помните, как в детском калейдоскопе, в том, что с картонной трубочкой? Я состоявшийся человек. У меня прекрасные дети, замечательные друзья. Чудные отношения со всеми бывшими свекровями. Это ведь тоже о чем-то говорит, а? Я отзывчива, не глуха душевно, не завистлива и готова к компромиссам.
Но вижу перед собой, просто отчетливо вижу, то самое пресловутое разбитое корыто, у которого я осталась, — темное, потрескавшееся и склизкое, фу! Оно словно стоит в гараже, рядом с моим «Лексусом-460». Теперь, когда я умею все-все, когда у меня есть все, что нужно для счастливой жизни, — разум, опыт, умения, навыки, — мне очень хочется наконец обрести душевный покой. Чтобы меня оценили, блин!
Пусть он будет сантехник, водитель, шахтер, банкир или дрессировщик кошек. Главное — чтобы он был мой, и только мой. Чтобы ни с кем его не делить — ни с картами, ни с бабами, ни с друзьями. А когда он вечером придет домой, чтобы мое сердце билось — гулко и радостно. И я бы его встречала при полном параде (здравствуйте, Регина Борисовна!), накрывала бы ему самый вкусный ужин (спасибо, Светлана Осиповна!) и ненавязчиво хвасталась своими успехами в бизнесе (никогда не забуду вас, Надежда Васильевна, честное слово!). А он бы ел, постанывая от наслаждения, радовался за меня, гордился мною. Уважал меня. И любил. Хотя бы немножечко. Сильно любить я умею и сама. На двоих нам бы хватило.
Я оптимистка, уверена, что так все и будет. Почти уверена… Ну не пропадать же такому добру, как я!
Господи, ну почему я так несчастна?!
Татьяна Булатова
Хочешь — верь, хочешь — не верь
Моим любимым бабушкам и дедушкам посвящается
Елизавете почему-то всегда снятся покойники всех мастей и разной степени родства. Некоторых она побаивается, потому что те строгие. Приходят ночью и смотрят прямо в глаза с очевидной укоризной: «Почему ты нас не поминаешь?»
Елизавета откуда-то знает, кто перед ней и как зовут, хотя живьем ни разу не видела. Только на фотографиях.
— Я буду, — обещает она им и перед работой заходит в иконную лавку. — Зинаида, Ольга, Евдокия, Александр…
Некоторых из тех, кто снится чаще других, Елизавета ждет с нетерпением. И даже загадывает: сегодня или не сегодня. Придут или не придут? Если «приходят», она радуется, а наутро встает с хорошим настроением и в задумчивости пьет кофе, вспоминая мельчайшие детали последней «встречи».
— Представляешь, — рассказывает Елизавета мужу и вытирает с глаз слезы. — Бабушка — в синем пальто, вокруг шеи — зеленый крепдешиновый шарфик в белый горох. А дедушка — в шляпе, под руку ее поддерживает. Старосветские помещики. Довольные такие…
— А чего ж ты плачешь-то, лапуля?! — то ли раздражается, то ли расстраивается супруг и гладит Елизавету по спине.
— Гру-у-устно…
— Ну… — тянет тот. — Это жизнь.
— Жизнь, — с готовностью соглашается Елизавета и с пристрастием ревизора смотрит на свежевыкрашенные стены в кухне: — Переборщила с зеленым.
— Ну и ладно, — успокаивает ее муж, согласный на все, лишь бы она вынырнула из воспоминаний и перестала лить слезы по поводу краткосрочности ночной «встречи».
— Вот и не ладно! — сердится Елизавета, недовольная результатом. — Слишком много зелени. Вон и лицо у тебя от этого зеленое, как недозрелый банан. Могу представить, какого я цвета!
— Что ты, лапуль! Ты просто у меня смугленькая немножко.
— В детстве после желтухи мне тоже так говорили: «Какая смугленькая!» А я в зеркало на себя смотреть боялась. Подойду — а там одни глаза на желтом фоне. Еще мама мне анорак болотный купила, куртку такую на меху… Таньке, главное, розовый! А та щекастая, кровь с молоком. Что ни наденет — кукла куклой. И тут я… В болотном анораке, представь себе. Худая, бледная! Таньку за щечку все потрепать старались, а на меня как на привидение смотрели. Ненавижу болотный! Между прочим, только бабушка с дедушкой помнили, что я голубой люблю. И когда к нам приезжали, к Таньке не бросались, как угорелые, не сюсюкали, а все больше со мной старались разговаривать, чтобы я родителей к ней не ревновала и себя любимой чувствовала. Они, в отличие от мамы с папой, как-то это понимали!
Супругу становится так жалко Елизавету, что он лихо предлагает:
— Так давай перекрасим эти стены, к чертовой матери. Перекрасим — и все!
— С ума сошел! — возмущается та и проклинает день, когда ей в голову пришла идея сделать кухню в зеленых тонах.
Безумно жалко было потраченного времени: сколько она над этим дизайном мудровала, сколько интерьерных журналов пересмотрела! Все думала: так — не так, убрать — оставить? Хотелось, чтоб все в тон и чтоб глазу приятно. А получилось совсем не то. Может, он и прав, муж-то? Взять и перекрасить. И дело с концом.
Успокоившись, Елизавета уходит в напоминающий бомбоубежище коридор, сосредоточенно смотрит на стены, покрытые лохмотьями старых обоев, и возвращается в кухню с фотоаппаратом в руках.
— Не надо меня фотографировать! — возмущается супруг и отворачивается.
— Да я не тебя, — отмахивается Елизавета и наводит объектив на кухонную стенку.
— На продажу хочешь выставить? — догадывается муж и с ужасом думает о предстоящих мероприятиях: бесконечные телефонные звонки, бесконечные осмотры, чужие люди, демонтаж… И — сто процентов: будут выносить — обязательно что-нибудь обдерут. Вот как пить дать! Или новые двери, или дорогущие выключатели с мясом вырвут!
— Уже звонили, — в унисон его мыслям произносит Елизавета и делает очередной снимок.
— По поводу кухни? — дрожащим голосом уточняет супруг.
Елизавета смысл вопроса не улавливает и терпеливо поясняет:
— Завтра забирают кровать. За шкафом приедут сегодня.
— А кухня?
— Кухня-то? Нормально… Сейчас фотографии Танечке отправлю, и решим, что делать…
Супруг, услышав имя свояченицы, облегченно выдыхает, понимая, что опасность преувеличена, и, отойдя к окну, заинтересованно смотрит на сороку, прыгающую по уличному подоконнику то в одну, то в другую сторону.
