Томуля достала из буфета тонкие чашки — белые, с тонкой серебряной каймой — и налила из заварного чайника крепкой заварки.
— Мне чай, — пояснила она. — Кофе на сегодня определенно достаточно. А ты, Инга? Кофе? И вы, Ниночка, тоже?
Нина кофе никогда не пила. Нет, пила, конечно, — растворимый из банки и столовский из титана, и еще — желудевый у бабушки.
Но вот такой, черный, ароматный, только что сваренный в медной и, видимо, очень старой турке, — точно впервые.
Пах он замечательно, но на вкус оказался терпким и горьким.
Нина видела, что Инга в чашку сахар не положила, и тоже решила пить несладкий.
Правда, было очень невкусно.
Инга и ее мать разговаривали как подруги — подтрунивали друг над другом, хихикали, обсуждали наряды и знакомых.
Потом зазвонил телефон, и Тома поспешно ушла.
— А где твоя мама работает? — спросила Нина.
— Тома? Работает! Да Тома дня в своей жизни не отработала! Скажешь тоже! — фыркнула она и засмеялась. — Ну ты даешь! — усмехнулась она. — Такие женщины, как Тома, никогда не работают! Такие женщины удачно выходят замуж — за дипломатов, военных, дирижеров и режиссеров!
Нина смутилась и покраснела, поняв, что ляпнула явную глупость.
Из дальней комнаты снова раздавался низкий Томин смех, и запахло сигаретным дымом.
После черного кофе Нину стало подташнивать и захотелось домой.
Инга ее не задерживала.
Уже в коридоре она мельком увидела комнату, где ворковала Ингина мать, — дверь была полуоткрыта.
Тома полулежала на узком диванчике-загогулине с высокой крученой спинкой, закидывая голову, выпускала тонкой струйкой дым, с интересом разглядывала, словно видела впервые, браслет на узкой руке и медленно кивала, словно одобряя кого-то или что-то.
В этой комнате тоже царил полумрак — бордовые шторы были задернуты, и горела только настольная лампа, стоящая на черном рояле.
— Тома у нас крот! — улыбнулась Инга. — Не любит наблюдать жизнь при естественном освещении. И себе больше нравится — что самое главное!
Нина не очень поняла смысл сказанного, но кивнула и заторопилась домой.
Ее собственная квартира показалась Нине такой убогой, такой тесной и такой деревенской, что она села на табуретку и расплакалась. А вот кислых щей поела с удовольствием, и тошнота моментально прошла.
Их дружба с Ингой, растянувшаяся на всю долгую жизнь, казалась странной не только Нининым родителям, рыжей Томе, школьным учителям, одноклассникам, а в дальнейшем и Нининому мужу Володе, но и самой Нине.
Красавица Инга, с томной Томулей и папашей — начальником какого-то главка (Инга и сама не знала, какого именно), с прислугой Машей, с самой модной портнихой столицы, обшивающей капризных дамочек, и с личным водителем отца Севой, возившем девчонок по вечерам в театры, была, казалось, небожительницей.
Инга презирала всё и вся, включая собственную семью. Но простая, как медный пятак, Нина, с ее убогой жизнью и деревенскими родственниками, неожиданно стала для нее самым близким человеком.
Капризная, насмешливая, избалованная Инга, казалось, нуждается в Нине куда больше, чем Нина в ней.
Мать Нины дружбу эту не приняла.
«Что тебе с ней? — недовольно спрашивала она. — Вы с ней разного поля, это ж понятно!»
Но с годами все смирились и привыкли.
Обе девочки были закрытыми и сторонились людей.
Инга прикрывалась цинизмом и иронией, а простая Нина была стеснительной и малообщительной от природы. Только оставаясь вдвоем, они, правда не сразу, начали открывать друг другу душу, делиться сокровенным и тайным. Делилась в основном Инга — Нина тайн так и не завела.
Только Нина знала о страстном романе подруги — с женатым и взрослым мужчиной. И Нина отвозила ее в больницу на аборт, Нина, а не виновник неприятности. Она же ее из больницы и забирала.
Она же откачивала бедную Ингу, когда та решила напиться снотворного, чтобы навсегда покончить с несчастной любовью.
Она же уговаривала ее на все наплевать, увлечься кем-то другим и перестать считать себя женщиной роковой.
Но Инге роль женщины-вамп явно пришлась по душе. Она любила порассуждать о любви, об отношениях между мужчиной и женщиной, о вечном непонимании между полами, о том, что мужчина никогда не сможет сделать женщину счастливой и оставить при этом свободной. Она утверждала, что мир устроен несправедливо и надо срочно что-то делать с этим — ну сколько можно, в конце концов?
Ее так мучили эти вопросы, что она изводила не только себя, но и бедную, мало что понимающую подругу. Для той вопросы полов были ясны и закрыты — раз и навсегда. Чего там мудрить? Надо выйти замуж, родить ребенка и просто жить! Как живут ее знакомые и родители — ходить на работу, варить обед, стирать белье.
Инга поступила в институт иностранных языков на переводческий.
А Нина, несмотря на хороший аттестат, пошла в текстильный техникум. Мама сказала, что главное — не высшее образование, а специальность. И наплевать, что училась Нина неплохо и в средний ВУЗ прошла бы без проблем.
«Профессия закройщика прокормит всегда», — утверждала мама.
Нина легко согласилась — шить она любила и умела.
В двадцать лет Нина встретила Володю Горохова, простого таксиста, и через три месяца вышла за него замуж. Володя был ей понятен — таким был ее отец, приятели отца и соседи по дому.
Она совсем не задумывалась, любит ли она его и что такое любовь. Просто понимала одно — возраст подошел, замуж выходить нужно, и кандидатура Володи не самая плохая.
К Инге она теперь забегала нечасто — совсем не было времени.
Та доучивалась в институте, по-прежнему попадала в истории, падала из романа в роман, и каждый из них был более трагичным, чем предыдущий. Ингины избранники были как на подбор — либо женатые, либо сильно пьющие, либо не увязанные с реальной жизнью никак: доморощенные гении, начинающие диссиденты и вполне состоявшиеся алкоголики.
Инга то пропадала в мастерской какого-то скульптора, отчаянно ищущего «новые формы», либо моталась в экспедицию в калмыцкие степи за начинающим режиссером-документалистом, перепечатывала самиздатовские рукописи для очередного нового вольнодумца.
Она стала совсем худой, очень коротко остригла свои прекрасные пепельные волосы, совсем под мальчика, и это было очень трогательно и беззащитно. Носила только черные узкие вещи — брюки и водолазки, а на тонком пальце — серебряное кольцо с огромным желтым топазом — подарок Датошки, Томулькиного кавалера. Очень много курила и пила только черный кофе с куском сыра — все.
При всей разности их жизней, и вообще при всей их разности, они оставались подругами.
