Нина пожала плечами.
— Мы сюда давно не ездим, мужа нет, дочь живет в другой стране, я работаю, привязана к городу. Да и вообще — тяжело, знаете ли! В смысле — одной.
Сказав это, она тут же смутилась, густо покраснела и отвела глаза: «Еще поймет не так, господи! И что меня понесло?»
Потом он спросил, нельзя ли поставить чайник, Нина кивнула и пошла на кухню.
А когда вернулась в комнату, остолбенела — на столе были разложены бутерброды, два куска домашнего пирога, свежие огурцы, разрезанные и оттого остро пахнувшие свежестью и летом.
Игорь Сергеевич смутился и развел руками:
— Вы уж простите, Нина Ивановна! Я просто подумал — путь неблизкий, проголодаемся наверняка!
Нина промолчала — это она, женщина, должна была подумать о еде. Дура и эгоистка! Привыкла все для себя.
Чай пили долго, и наконец Игорь Сергеевич рассказал свою историю. Оказалось, что вдовеет он давно, девять лет. Жена умерла от долгой болезни. Сейчас ничего уже, почти привык.
— Если к этому вообще можно привыкнуть! — грустно добавил он.
Живет он с сыном, невесткой и внуком. Квартира небольшая, двухкомнатная. Места, разумеется, не очень хватает. И вот он решил — оставит своим квартиру, а сам переберется за город. Почему? Да потому что давно об этом мечтал — о природе, свежем воздухе, тишине и покое. Еще мечтал о саде и даже — представьте — об огороде! Самому, ей-богу, смешно! Ни тем, ни другим он в жизни не занимался! Детям будет вольготнее, а в отпуск — милости просим! Внука возьмет на все лето, парень чудесный, они с ним большие друзья!
Нина слушала его и думала о своем эгоизме. Человек заботится о близких! Даже, возможно, в ущерб самому себе. А она…
Укрылась в своем черепашьем панцире и думать ни про кого не желает!
Потом Игорь Сергеевич сказал, что его все устраивает, торговаться он не намерен, только… Он замолчал.
— Вы бы еще подумали, Нина! Ей-богу, ведь жалко! Такой дом, такой сад!
— А вы? — раздраженно ответила Нина. — Как же вы? Ну если я передумаю? Вам же подходит все, верно?
Он кивнул.
— Да, подходит. Кое-что, конечно, надо подправить, обновить. Но если вы передумаете, я еще что-нибудь подберу! Предложений, знаете ли, вагон и тележка.
— Нет, — решительно ответила Нина. — Я не из тех, кто морочит голову! Решили — значит, решили! Бумаги в порядке, давайте договоримся, когда оформлять.
А про себя. «Заботливый, блин! Ну просто смешно».
Он вздохнул и кивнул:
— Ну, хозяин — барин!
Собрали со стола остатки трапезы, отнесли на кухню чашки и ложки. Нина сполоснула посуду, выключила газ, и тронулись в путь.
Закрывая калитку, она оглянулась на дом и сад. Сердце екнуло, гулко забилось. Нина поняла, что прощается с ним навсегда. А вместе с ним — и со своей молодостью и прежней, совсем неплохой, жизнью.
До станции шли молча. Спутник голову не морочил — наверное, понимал Нинины чувства.
В поезде она закрыла глаза, но уснуть не удалось. Вспомнилась вся жизнь. Пленка крутилась быстро, как в старом кино, — и почему-то была черно-белой.
Свадьба с Гороховым, белое платье, на которое кто-то из гостей пролил шампанское, и Нина так горько плакала, словно у нее отобрали мечту.
Рождение дочки, Горохов под окном, счастливый, улыбающийся, с букетом мимозы.
Бессонные ночи, Галкины крики, первый зуб и первые неловкие шажки. Галкино падение с горки, разбитая голова, лужа крови и белое от ужаса лицо Володи, отца и мужа.
Покупка ковра, ярко-зеленого, ядреного, ядовитого цвета. Но — такая радость от покупки, что не спала первую ночь.
Строительство дачи, потный, по пояс голый Володя кричит ей с еще недостроенной крыши:
— Нинок! Ставь картошку! Проголодались!
А она смотрит на него и думает, что она счастливая…
Смерть отца, и мама у гроба — маленькая, словно ребенок, руки дрожат, и все приговаривает:
— Как же так, Ванечка? Зачем же ты так?
Потом развод и судья с неподвижным, словно окаменелым, лицом — она смотрит на нее с какой-то брезгливой жалостью: «Что ты за баба, если от тебя бежит приличный мужик?»
Дальше — Горохов с новой женой, дружные и счастливые. И она, Нина, словно подглядывающая в чужое окно.
Галкина свадьба — суетливая, пьяная, с кучей незнакомых и чужих людей. Таз с жареными пирогами — болгарскими плэчинтами, которые всю ночь пекла суетливая Галкина свекровь.
Дочь с горящими глазами:
— Мама! Я так люблю его! Ты даже не представляешь!
Точно, не представляла! Бросить институт, бросить мать, чтобы уехать в другую страну, к черту на рога! Столичная девочка, а там — собственный дом, хозяйство. Куры, корова. Бред какой-то!
Потом снова дача, уже осенняя. Они топят печку, муж чертыхается — печка не думает разгораться. А на полу, в тазах и корзинах, лежат яблоки. Огромная, с мужской кулак, антоновка пахнет так яростно, что кружится голова. Уставший муж садится на стул и хрустит сочным яблоком:
— Здорово, да? Не зря мы, Нинок!
И в глазах его такая радость…
И кажется, что вся жизнь впереди… Долгая и счастливая жизнь.
Поезд затормозил, Нина открыла глаза. Простились в метро, договорились о походе к нотариусу.
«Все слава богу! — думала она. — И человек нормальный, и торговаться не стал. Что говорить — повезло!»
Вечером позвонила Инге.
Та действия одобрила, уточнила цену и выдала:
— Вот! Наконец! Купишь себе приличную норку и поедешь в Испанию! Возьмешь хороший отель и отдохнешь по-человечески! В первый раз в жизни!
Нина подругу остановила:
— Зачем мне твоя норка? Зачем мне отель? Поеду на Волгу, я уже и путевку присмотрела.
— Дура! — завопила Инга. — Неисправимая дура!
— Вот именно, — поддержала Нина. — И зачем мне, дуре, твоя норка?
Деньги решила отправить дочке, а все остальное — фигня. Все у нее есть, шубы ей не надо — при наших погодах, знаете ли! Сплошные оттепели и дожди! Есть еще отличное финское пальто — как раз на мороз.
Инга снова осудила ее, слегка цапанулись и одновременно бросили трубки.
Обе не расстроились: понимали, что такие «конфликты» — ни о чем, завтра созвонятся как ни в чем не бывало.
Так и было — созвонились на следующий день, вернее, позвонила Нина, взволнованная перед завтрашней сделкой.
Инга сказала, что на сделку отправится вместе с подругой — так спокойнее и правильнее.
Назавтра встретились у конторы нотариуса в десять утра.
