Я присел и зачем-то проверил пульс на шее недавнего противника. Нет, мертв. Мертв окончательно и бесповоротно.
– Шени, он собирался убить тебя, – прошептал я сам себе, словно пытаясь оправдаться. Почему-то мне было нестерпимо стыдно и больно видеть главного архивариуса, лежащего ничком в грязи нижнего города. Да, в свое время мы не раз и не два с ним ругались. Да, иногда мне до безумия хотелось подстеречь вредного старикашку в темной подворотне и самолично свернуть ему шею. Да, только что он едва не убил меня, обернувшись какой-то жуткой зубастой гадостью. Но почему, почему мне так тошно в душе?
«Какие мы нежные, – презрительно фыркнул бог-отступник. – Шени, как ты думаешь, он бы переживал из-за твоей смерти, когда увидел бы, какая добыча попала в его когтистые лапы?»
Я промолчал. Роммий имел полное право защищаться. Я первым напал на него в переулках нижнего города. Я запугал его до полусмерти предполагаемыми пытками и зверствами. Велика доблесть – довести старика практически до сердечного приступа.
– Почему ты не предупредил меня сразу, какую татуировку носит на себе Роммий? – глухо спросил я.
«Шени, я не имел права. – Интересно, мне почудилось, или в голосе бога-отступника в самом деле послышались оправдывающиеся нотки? – Мое могущество в поднебесном мире ограничено возможностями твоего тела. Я не должен вмешиваться в дела остальных смертных. Только если что-нибудь или кто-нибудь угрожает твоему существованию. Пока дарман не напал – я при всем желании не мог предупредить тебя или как-нибудь помешать ему».
Я тяжело вздохнул, брезгливо оттер кинжал от крови полой собственного плаща и, повинуясь секундному порыву, укрыл им Роммия, легким мановением руки стерев с ткани все мои запахи. Главный архивариус заслужил хотя бы эту малость. Все лучше, чем позволить толпе глазеть на его мертвое обнаженное тело. Было в этом что-то… постыдное.
«Можешь переживать дальше, – жестокосердно продолжил мой невидимый собеседник. – Но учти, у тебя теперь должок передо мной. Я только что спас твою жизнь».
Я развернулся и медленно побрел прочь. Ничего нового бог-отступник мне не сообщил. Я должен слишком много самым разным людям и не совсем людям. Одним больше, одним меньше – какая разница! Кажется, моя жизнь и так мне уже не принадлежит.
Часть первая
Первое правило дракона: маскируйся!
Мне снился кошмар. Самое ужасное было в том, что я прекрасно понимал, что вижу сон, но выбраться из его пут никак не мог. Опять передо мной простирался ночной нижний город, странно тихий и вымерший. Опять я бежал со всех ног, пытаясь оторваться от страшного преследователя. И опять упирался в высокую неприступную стену, и все, что оставалось, – наблюдать, как на ней вырастает тень дармана, и ждать, когда он вспорет мне живот своими ядовитыми острыми когтями. Но только на этот раз в моей руке не было спасительного кинжала, а бог-отступник не спешил со своими советами, бросив меня на произвол судьбы.
И тогда я закричал. Закричал так, как не кричал еще никогда в жизни – отчаянно, напрочь срывая горло. Пожалуй, так страшно мне не было, даже когда на моем теле жила татуировка паука – подарок от заклинателей и кара за своеволие.
– Шени!..
Что-то легонько коснулось моего плеча. Я захлебнулся от истошного визга. Дарман все же настиг меня.
– Шени!
Легкая пощечина вырвала меня из объятий сна. Голова бессильно мотнулась по смятой, влажной от пота подушке. Я наконец-то замолчал, осознав, что нахожусь в собственной постели, в окно светит яркое солнце, а надо мной склонилась обеспокоенная Флокса, по обыкновению одетая в черное узкое платье дознавательницы храма богини-дочери.
– Шени, что с тобой? – Она безотчетно потянулась снять перчатку со своей руки, но, перехватив мой отчаянный взгляд, передумала. Присела на краешек кровати и пытливо взглянула на меня. – Ты так кричал, что до смерти напугал соседей и хозяйку постоялого двора. Хорошо, что я решила навестить тебя перед работой. Иначе, боюсь, они выломали бы твою дверь, думая, что ты попал в смертельную беду.
Я тяжело вздохнул. Ну вот, теперь разговоров за спиной не оберешься. Еще решат, что я втихаря «белым дурманом» балуюсь и мне не хватило денег на очередную дозу. Или, наоборот, что я принял слишком много наркотика, гонясь за небывалым наслаждением. Всем известно, что те, кто имел несчастье попасть в зависимость от этой гадости, рано или поздно умирали от страшных видений и галлюцинаций, становившихся реальнее окружающего мира.
Верно, эта же мысль пришла в голову и Флоксе. Потому что она вдруг побледнела от неожиданной догадки и сдавленным от волнения голосом потребовала:
– Шени, дурень ты бестолковый! А ну, быстро показывай мне язык!
– Зачем? – вяло запротестовал я, пытаясь на всякий случай отползти подальше. Вид у Флоксы был такой, будто она собиралась удушить меня прямо сейчас: карие глаза горят от негодования, щеки раскраснелись, а руки сами собой сжались в кулаки.
Подруга прорычала ругательство, совершенно неподобающее служительнице божьей.
«Что она сказала? – с живым любопытством переспросил внутренний голос. – В каких позах и где она меня видела? Почему я этого не помню?»
Я не успел ответить. Флокса сграбастала меня за грудки и с силой, которую тяжело было заподозрить в столь хрупком и нежном создании, хорошенько встряхнула.
– Показывай язык! – приказала она, не обращая внимания на то, что ткань ночной рубахи от ее хватки жалобно затрещала. – А не то я не знаю, что с тобой сделаю!
Я покосился на дверь, убедившись, что Флокса не забыла ее закрыть. Не хотелось бы предстать перед соседями в столь глупом виде. Затем обреченно вздохнул, зажмурился и далеко высунул язык.
– А-а-а, – протянул я, вспомнив свой последний визит с ангиной к целительнице и на всякий случай подглядывая, что подруга собралась делать с этим моим жизненно важным органом.
Флокса прищурилась и нагнулась, внимательно осматривая мой язык. Потом заглянула в горло, пощупала кадык и наконец-то скомандовала:
– Все, достаточно. Можешь закрыть рот.
– Ну? – поинтересовался я, как только получил возможность говорить. – Что все это значило?
– Я проверяла одну вещь, – уклончиво проговорила Флокса. – Понимаешь, всегда можно понять, принимает или нет человек «белый дурман». У него язык белеет. Не так, как от обычного налета, а становится снежно-белым. Поэтому, собственно, наркотик так и назвали.
– То есть ты решила, что я подсел на дурман! – Я постарался, чтобы мой вопрос прозвучал как можно более возмущенно и обиженно. На самом деле я вполне понимал Флоксу. Если бы она вдруг забилась в беспричинной истерике, пав жертвой галлюцинации, то мигом отправилась бы к лучшим целителям. Я слишком часто наблюдал, как заканчивают свои дни те, кто имел глупость когда-либо попробовать «белый дурман». И не хотел, чтобы Флокса погибла столь жуткой смертью. Честное слово, лучше собственноручно упокоить несчастного, чем наблюдать, как он сходит с ума, тысячи раз мучительно умирая в кровавых кошмарах.
