Перед неродовитым, небогатым Макаровым стали заискивать знатнейшие вельможи и всесильные сановники…
А легендарные 20 тысяч указов обрушились на страну, ввергнув ее в режим чрезвычайщины.
Обалдев от изобилия указов, чиновники на местах попросту утратили всякое подобие инициативы. Соликамский воевода просил царского именного разрешения на ремонт тюрьмы: тюрьма там так обветшала, что «арестанты того и гляди разбегутся». Московский губернатор не смел без царского указа починить деревянную мостовую, разрушенную паводком.
Боярская дума, как ее ни брани, умела взять на себя ответственность при решении каких-либо дел; в «конзилии» же «министры» старались заседания прогуливать, а если и являлись, то старались не брать на себя ответственности ни за что: как оно там повернется… В 1707 году Петр даже издал особый указ: пусть бояре, которые съезжаются в конзилию, записывают решаемые дела, и каждый министр своей рукой подписывается. Так сказать, оставляет письменные улики против себя.
Население, похоже, вообще уже не понимало, куда плыть и каких берегов держаться. В 1698 году Петр разразился указами о запрете на остроконечные ножи (чтобы не вооружать разбойников) и об обязательном ношении короткой одежды, венгерского или немецкого образца. Всякого, кто появлялся на улицах в «неуставном» платье, надлежало ставить на колени и обрезать платье на уровне земли. Тех, кто изготовлял, хранил, носил, использовал, продавал остроконечные ножи, ждали кнут, ссылка, опала… обычный петровский набор.
Как население должно было резать скот, разделывать туши, выделывать кожи ножами с круглым концом, выше моего понимания. Всякий, кто этим хоть когда-нибудь занимался, знает — это никак невозможно.
В 1700 году знаменитый прибыльщик Андрей Курбатов писал о необходимости повторить указы о ношении немецкого и венгерского платья и о запрете на остроконечные ножи — эти указы не выполняются, а многие и не знают, что такие указы издавались.
Страна оказывалась фактически никем не управляемой; исполнительская дисциплина упала чудовищно, воровство чиновников сделалось бытовой нормой. Даже старых служащих, начинавших еще при Алексее Михайловиче, развращает беззаконие, организованное самим царем.
Андрея Андреевича Виниуса, сына голландца, создателя металлургического завода, Петр вообще-то высоко ценил — за знание языков, за ум, за честность.
Но и Виниус не устоял, начал принимать разного рода «дачи», и Петр к нему начал хладеть… Причем Меншиков, естественно, прилагал все усилия, чтобы Петр побольше узнал о казнокрадстве и взяточничестве Виниуса.
В 1703 году Андрей Андреевич Виниус под угрозой отставления от службы обращается к Меншикову: просил о заступничестве, принес три коробочки золота, 150 золотых червонцев, 300 рублей денег и дал письмо с обязательством выдать 5000 рублей и 7 коробочек золота.
Меншиков передает письмо царю, в котором сообщает, что Виниус оправдался совершенно. А одновременно шлет царю другое письмо, в котором объявляет, что А. А. Виниус ни в чем оправдаться оказался не способен (после чего старик с перепугу бежит за границу)…
Виниус по вкусам, взглядам был совершенно обрусевшим человеком и, когда в 1708 году оказался за рубежом, очень быстро стал слезно просить позволить ему вернуться умирать на родину. К чести Петра, он не стал преследовать 65-летнего старика и вернуться позволил.
В этой истории характерно многое — и нравы приближенных Петра, и незначительные, в общем-то, суммы, присвоенные Виниусом. Ну что поделать, в другие времена он воспитывался, не умел толком воровать….
Петр, как всегда, нашел выход из положения: стал вводить новые бюрократические системы для надзирания за прежними!
В чем его опыт действительно уникален, так это созданием специальной службы фискалов, то есть официальных доносителей. В марте 1711 года 500 чиновников, официально именуемых фискалами, возглавлялись обер-фискалом, и их единственной официальной же службой было «выведывать случаи злоупотребления и доносить Сенату, невзирая на чины и звания».
Если даже фискал сделает ложный донос, но по незнанию деталей, не страшно: Петр полагал, что «лучше недоношением ошибиться, чем молчанием». А какой же фискал сознается, что все детали дела знал и донес не по ошибке, а из душевного паскудства?!
Впрочем, в роли фискалов очень часто работали и прибыльщики, которые могли находить доход государству как раз в том, чтобы отыскать злоупотребившего чиновника и заставить его «поделиться» с государством (и с самим прибыльщиком, которому шла часть «добычи»).
Петру вообще было свойственно «делиться» с тем, кто помогает осуществлять на практике его указы. Так поступали короли Запада во время колониальных войн, когда все солдаты, в зависимости от ранга, получали свою долю награбленного. И когда сэра Роберта Клайва, главнокомандующего войсками Ост-Индской компании, отдали под суд, он спокойно и цинично рассказал, откуда у него деньги: «Алмазов было не так много, всего несколько корзин. Вот изумрудов мы собрали две или три бочки… Лично себе я взял всего двести тысяч фунтов. Я удивляюсь свой скромности, джентльмены». Скромности Роберта Клайва и впрямь остается только удивляться, потому что двести тысяч фунтов — это одно из крупнейших состояний тогдашней Англии.
Но ограбление Бенгалии — реалии колониальной войны. А Петр перенес их на свою собственную страну, на Московию. Скажем, в 1705-м вышел очередной указ: ловить нищих, сдавать в солдаты, а дряхлых или совершенно больных — в монахи; нищим запрещалось подавать. Кто хочет заниматься благотворительностью, пусть отдает деньги в Монастырский приказ, там им найдут применение. Много ли нашлось желающих отдавать деньги в Монастырский приказ, трудно сказать. Но был и такой пункт указа: если кого-то будут ловить подающими деньги нищему, тех следует вести в Монастырский приказ и брать штраф. Половина штрафа идет в казну, вторая половина — тому подьячему, который поймает подающего милостыню. Вот подьячие и ходили по улицам города с солдатами и ловили тех, кто подавал.
Чем эта практика отличается от практики ограбления Бенгалии англичанами? Разве масштабами: ведь двухсот тысяч фунтов никакими батогами не выбьешь из жалостливых купчих, а изумруды трудно отыскать в шапках у нищих.
Из гвардейцев Петр учредил особые комиссии по расследованию работы учреждений и отдельных людей. Комиссии состояли из офицеров трех рангов: майора, капитана и поручика. Комиссия официально, особым указом получала полномочия рассматривать дела не по закону (да и все равно ведь в юриспруденции офицеры не смыслят), а «согласно здравому смыслу и справедливости».
Позволю себе недоуменный вопрос: чем отличаются эти комиссии от ревтроек, вершивших дела «согласно революционному правосознанию»?
Но даже коммунисты не сажали членов ревтроек на заседания других государственных органов. А у Петра даже на заседаниях Сената сидел гвардеец, которому вменялось в обязанность арестовывать тех, кто будет вести себя «неподобающе и неблагопристойно». А члены Сената, по словам посланника Вебера, «должны были являться к какому-то лейтенанту, который судил их и требовал у них отчета».
