Обер-прокурор Сената Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев находился в группировке Меншикова и бранился с Шафировым, опираясь на это знакомство.
А Шафиров действовал вместе с Д. М. Голицыным. Уже этого расклада, когда безродный выкрест Шафиров действовал вместе с князем Голицыным, а Меншиков — со столбовым дворянином Скорняковым-Писаревым, достаточно чтобы опровергнуть версию борьбы «старой» знати и новых выдвиженцев. И в этом, и во всех остальных случаях разделение на «партии» шло по совершенно другим принципам.
Перебранки эти в Сенате начинались столько раз, что, в конце концов, решили — до возвращения Петра в Петербург из Каспийского похода дело отложить. Но и не обсуждая «неправильно выданных» денег, стороны все время сцеплялись, по решительно любому поводу.
31 октября 1722 года Шафирова попросили выйти вон, на время обсуждения положения с почтой. Было это вполне корректно, потому что почта находилась в его ведении, а мало ли какие обвинения могли прозвучать в его адрес? Шафиров выйти отказался, выкрикивая ругательства и обвинения по адресу уже всех присутствующих.
— Ты мой главный неприятель и вор! — прокричал в числе прочего он в адрес Скорнякова-Писарева.
Меншиков, Головин и Брюс, посоветовавшись, решили выйти прочь из Сената:
— Когда в Сенате обер-прокурор вор, то как нам при том дела поправлять?
За ними пошел прочь и обер-прокурор
Тут остановиться бы Шафирову, прекратить орать, но он совершенно уже вышел из себя, потерял самоконтроль и завопил:
— Напрасно вы на меня гневаетесь и вон высылаете. Вы все мои главные неприятели. Светлейший князь — за почепское дело, а на канцлера графа Головина я отдал челобитную самому государю. Для того им и в Сенате приговаривать не надлежит.
— Ты меня не убей! — кинул реплику Меншиков.
— Ты всех побьешь! — парировал Шафиров. — Только я за тебя, как Волконский и князь Матвей Гагарин, петли на себя не надену
Этими словами Шафиров поминал казнокрадство князя Гагарина, к которому имел прямое отношение Меншиков; тогда расследование злоупотреблений велось князем Григорием Волконским: очень пристрастное, в пользу Меншикова. И Гагарин, и обвиненный в потакании преступнику Волконский были казнены, но Меншиков, соучастник обоих преступлений — и казнокрадства, и его сокрытия, — вышел сухим из воды.
Эти слова оказались роковыми для Шафирова — Меншиков их запомнил и начал воевать по-настоящему, употребляя все свое влияние, чтобы погубить Петра Павловича.
9 января 1723 года Петр, вернувшись в Москву, создал «Вышний суд» для рассмотрения дела Шафирова. Суд оказался, конечно, под полным влиянием Меншикова.
Камер-юнкер Берхголыд так описал казнь Шафирова 15 февраля 1723 года:
«После того как с него сняли парик и старую шубу и взвели на возвышенный эшафот, где он по русскому обычаю обратился лицом к церкви и несколько раз перекрестился, потом стал на колена и положил голову на плаху; но прислужники палача вытянули его ноги, так что ему пришлось лежать на своем толстом брюхе. Затем палач поднял вверх большой топор, потом ударил им возле, по плахе, — и тут Макаров от имени императора объявил, что преступнику, во уважение его заслуг, даруется жизнь».
Сенаторы всячески поздравляли Шафирова с помилованием, но сам он еле держался на ногах и говорил, что лучше бы уж сразу «отворить большую жилу», чтобы «разом избавиться от мучений». Два года Шафиров жил с семьей в Новгороде в нищете, и только Екатерина вернула его и допустила ко двору.
Так вот, Шафиров, целиком обязанный Меншикову тем, что лежал на эшафоте, в Петербурге опять сошелся с Меншиковым!
3 мая 1735 года Кампредон писал в Париж: «Барон Шафиров, очень сблизившийся с князем Меншиковым, которому следует теперь своими советами, начинает пользоваться некоторым доверием царицы».
«Приятель, соперничавший в борьбе за власть, становился злейшим врагом; оказавшемуся в беде другу не принято было подавать руку помощи; привязанности менялись с такой же легкостью, с какой изменялась порожденная интригами обстановка при дворе… Создается впечатление, что люди эти были лишены обычных человеческих чувств, что всеми их поступками руководили карьерные соображения, бравшие верх над привязанностями, верностью дружбе, готовности поступиться чем-либо ради ближнего»
[67].
Я рассказал две пикантные истории про Меншикова… а до того рассказал, как Меншиков погубил Андрея Андреевича Виниуса. Если же поставить себе цель рассказать все подобные случаи, придется написать целую библиотеку! Но читать ее будет неинтересно — помимо чисто внешних примет, повторяется одно и то же — примитивная «подковерная» борьба, по-звериному жестокая борьба за власть, влияние, право распоряжаться и командовать.
Во имя этой борьбы приносятся и человеческие отношения и, уж конечно, интересы государства. Трудно найти в ней поведение государственных людей, сподвижников Великого Реформатора. Все, что мы знаем об этих людях, свидетельствует: кем бы ни был для России Петр, что бы он ни менял и ни реформировал, что бы ни «вскидывал на дыбы» — в окружающих его людях не было ни сподвижников, ни единомышленников! Были окружающие трон холуи, приспособленцы и бездельники, преследующие только свои эгоистические цели.
Не случайно же в последние годы жизни Петр был до такой степени одинок. Не случайно после Полтавы Петр все более отодвигал Меншикова от себя; их близкие отношения полностью остались в прошлом, и Меншиков даже попадал под следствие.
По мнению таких серьезных историков, как В. В. Мавродин и Н. И. Павленко, проживи Петр на несколько лет больше — и Меншиков разделил бы судьбу Шафирова, а очень может быть, и обер-фискала Нестерова, колесованного за невообразимое воровство (среди всего прочего он присвоил бриллианты, посланные Екатерине).
Наверняка Петру было бы нелегко принять такое решение; ведь вор и мелкотравчатый интриган не был ему посторонним человеком. Это же был тот самый Алексашка, Александр Меншиков, с которым они ездили на Кукуй к Анне Монс и Лефорту, который в клубах порохового дыма лез на стены Азова и Нарвы, рубил топорами и пытал стрельцов, знал тайны липового «стрелецкого заговора», происхождения Екатерины и смерти царевича Алексея (вот бы его — да в консультанты этой книги!).
Очень многое в судьбе Меншикова откровенно объясняется именно тем, что для Петра, при всей его ненадежности и вороватости, он оставался «тем самым Алексашкой». Но в свои последние годы Петр слишком ясно видел, что ближайший друг его молодости, самый доверенный человек, оставшийся в его жизни после Лефорта, — вовсе не сподвижник и не единомышленник. И что Меншиков шел за ним не для того, чтобы совершить некие великие исторические дела, даже не из любви к нему, Петру, а всегда имел цели простые и ясные: вознестись повыше, наворовать побольше.
Не говоря ни о каких нравственных понятиях, не стоит объяснять, кто такие Шафиров и Меншиков, Лефорт и Апраксин с точки зрения и законов и самой элементарной морали цивилизованного общества. Во-первых, в этом нет ни малейшей необходимости: все и так очень понятно, и тем более нет нужды в морализаторстве, в помахивании воздетым перстом. А во-вторых, виновата моя старомодность: я не умею анализировать поведение отребья, которому место в каталажке или на «Дворе отбросов».
