— Могу ли я поговорить с Доминик? — спросил он.
— Мадам уехала.
— А с кем имею честь?
— С уборщицей. В отсутствие мадам я прихожу делать генеральную уборку.
— И долго ли она будет отсутствовать?
— Неделю.
— Не знаете ли, куда она уехала?
— На Корсику, к двоюродной сестре.
Шаван в бешенстве швырнул трубку. Черт бы побрал эту кузину. Ему вдруг стало невтерпеж задать Доминик тысячу новых вопросов насчет Лейлы. Похоже, все это время он исходил из ложной посылки: ему хотелось главным образом сделать больно себе, вместо того чтобы стараться понять Люсьену. Людовик был осведомлен о детстве Люсьены меньше, чем Доминик. Доминик — ее школьная товарка, ее первая задушевная подруга. Прежде чем совратить Люсьену и придумать Лейлу, Доминик играла с маленькой девочкой-незнакомкой. Было ли у этой девочки счастливое детство? Дружно ли жили между собой ее родители? Стала ли бы она с годами богата, не разразись революция? Вопросы… Вопросы… Все узнать пока еще не слишком поздно. Ведь если Люсьена умрет…
Шаван обнаружил, что уже сама эта мысль отозвалась в нем острой болью. Новизна такого переживания его озадачила и даже в какой-то мере шокировала. И это после всего того зла, какое она причинила ему! Он вновь перебрал в памяти: портрет, ее двойная жизнь, эти игрушки и, в довершение ко всему, наркотики, которые он перевозил как остолоп. Но может, именно потому, что Люсьена зашла слишком далеко, она и не была виновной в том смысле, в каком он считал.
Шаван ждал визитера с вызывающим нетерпением. Несомненно, ее давний любовник. Как пить дать! Он угадывал, что между Деаене и Лейлой существовала давнишняя доверительная дружба — та самая, в какой Люсьена отказывала ему. Когда этот мужчина наконец позвонил, он уже кипел от злобы.
Деаене удивился:
— Мадам Лейлы нет дома?
— Она больна.
— Надеюсь, не серьезно?
— К несчастью, серьезно. Входите…
Деаене был рослым малым лет пятидесяти с кукольным веснушчатым лицом и голубыми бесхитростными глазами. Вешая в прихожей его пальто из верблюжьей шерсти и шляпу с завернутыми полями, Шаван рассказал визитеру про несчастный случай. Тот покачивал головой.
— Сожалею, право, сожалею… А нельзя ли мне ее навестить?
— В настоящий момент это исключено.
— Вы ее родственник?
— Двоюродный брат… Что вы пьете?
— Виски безо льда, пожалуйста.
Шаван наполнял стакан не спеша, чтобы успеть подумать. С Деаене басня про Габон была излишней. С ним, наоборот, следовало, добиваясь доверия, проявить кое-какую осведомленность.
— Лейла поручила мне заменить ее, — сказал он, — но я не полностью посвящен в ее дела. Естественно, мне знаком характер ее занятий. Каждый выбирает себе жизнь по своему разумению, не правда ли? Но сейчас я вынужден проявить любопытство, если хочу быть ей полезен. Как видите, я вскрыл вашу посылочку. И никак не пойму, какое отношение имеет моя кузина к этому пасьянсу.
Деаене угостил Шавана толстой голландской сигарой и закурил сам.
— Сначала вам следует узнать историю нашего знакомства, — сказал он.
Фламандский акцент придавал его словам забавный нюанс, а кустистые рыжие брови и рот, округлявшийся, когда он выдыхал дым, делали похожим на театрального персонажа.
— Нас познакомил один из моих друзей, — продолжал он. — Я возглавлял фабрику игрушек в Антверпене. В последние годы спрос на них сильно возрос, в особенности на миниатюрные игрушки, которые все больше и больше привлекают коллекционеров… Мы с Лейлой долго беседовали…
— И вы стали любовниками?
— Ничего подобного, — возразил Деаене, размахивая сигарой в знак протеста. — Она превосходный друг, с которым я вижусь, когда наезжаю в Париж. Она вложила немалые деньги в мое предприятие.
— Сколько?
— Но позвольте, — изрек Деаене и намеренно комично приподнял бровь, — может быть, она не одобрила бы мою болтливость. Могу сказать вам одно: она очень умна. Я сразу же проникся доверием к ее суждению и взял себе за правило посылать ей образцы выпускаемых нами изделий, чтобы узнать ее мнение.
— Ах вот оно что!
— Простите?
— Ничего, ничего! Видите ли, я задаюсь вопросом: почему ее привлекали именно игрушки? Если она искала хорошего помещения капитала, то могла обратиться, например, к недвижимости. Так почему же игрушки?
— Я знаю ответ, — сказал Деаене. — Она говорила со мной не таясь. Могу ли я быть с вами откровенным?
— Ну разумеется.
— Она — женщина, которой жизнь не дарила подарков, и в то же время девчушка, детство которой все еще не закончилось. По крайней мере, как я понял из ее признаний.
— А я, честно говоря, не очень хорошо понимаю. В детстве она пережила драму, но…
— Она рассказывала мне. Эта драма наложила на нее ужасный отпечаток. В том-то и дело! В ней что-то сломалось… Как бы застопорилось, так и не найдя себе выхода. Я нередко ощущал это, беседуя с ней. Я не врач-психолог, но думается, не ошибаюсь. И вот вам доказательство: как-то раз она сказала мне, что никогда не хотела иметь ребенка, что давать жизнь — преступление.
— Так она вам сказала? — задумчиво пробормотал Шаван.
— Да, но в то же самое время игрушки притягивают ее как магнитом. Любопытное явление: с одной стороны, ее воспринимаешь как очень старую, все пережившую женщину, а с другой, я видел, как она хлопала в ладоши, глядя на зайчика, играющего на барабане. Я удивляю вас?.. А между тем вы должны бы ее немножко знать.
— Совсем немножко!
— Она никогда не посвящала вас в свои планы? Ведь она не переставала строить планы.
— Я много езжу…
— Ах вот оно что! Видно, поэтому она и не говорила мне про вас…
— Какие планы?
— Так вот. Ее мечта — заиметь магазин игрушек. У меня даже было для нее кое-что на примете, в Антверпене. Да. Она говорила, что ее ничто не удерживает во Франции.
— Скажите на милость! — изрек Шаван, задетый за живое.
— О! Но это вовсе не значит, что она предприняла бы дальнейшие шаги. Словом, мне об этом ничего не известно. У нее никогда не знаешь, где правда, где ложь. Она не живет, а витает в облаках. Во всем, за исключением денежных вопросов. Вот тут, клянусь вам, она прочно стоит на земле.
— Она скупая? — спросил Шаван.
Деаене стряхнул мизинцем столбик пепла с сигары в пепельницу.
— Скупая? Нет, тут дело посложнее. По-моему, она всегда стремилась быть обеспеченной. Для нее деньги сродни защитному кокону, теплу. Она тянет на себя деньги, как другой, кому холодно, тянет на себя одеяло. Вам понятно?
