Объяснить сон, растолковать его я не мог. Подсознание что-то подсказывало мне. Во сне скрывалась суть черной точки, и мне было обидно, ведь я ничего не понимал. Очевидно, кто-то, как отец из сна, хотел вырубить на заборе слово, вместо этого поставив лишь точку. Как будто точки было достаточно, недаром же отец так радовался, что не мог больше рубить слова.
Моими любимыми клиентами были Извозчиковы. Лев Натанович занимался бизнесом и называл свое занятие дерьмом.
– Знал бы ты, Володя, – говорил он, – каким дерьмом мне приходится заниматься по жизни, а здесь я чувствую, что тянусь к прекрасному.
Лев Натанович требовал, чтобы я водил его на пустырь каждый месяц. На вопрос «как вы хотите жить», он отвечал «тянуться к прекрасному». На вопрос, «как вы хотите умереть», отвечал, «дотянувшись до прекрасного». Потом он вставал на колени, впадал в транс, поднимал руки к небу и выл. Так Лев Натанович тянулся к прекрасному. Я боялся, что когда-нибудь он дотянется. Запомнился случай, когда на улице лил дождь, пустырь превратился в грязевое болото, а Лев Натанович позвонил и сказал, что отменять сеанс не намерен. Я стоял под зонтом и смотрел, как успешный бизнесмен сидел в куче дерьма, с блаженной улыбкой выл и тянулся к прекрасному.
– Спасибо тебе, Володя, – как всегда благодарил он, протягивал пятитысячную купюру и залезал в замаранном плаще в «крузак». – А там, знаешь, пустота, – махал он куда-то вдаль, – Не своим делом я занимаюсь, Володя, Бог видит, не своим.
Пару раз он привозил на сеанс жену Марию Леопольдовну. Самый странный клиент на моей памяти. Я даже не слышал, как она отвечала на вопросы. Беззвучно шептала и в конце улыбалась.
С дочерью Льва Натановича было куда интереснее. Ей дали имя Изяслава.
– Можно просто Изя, – подмигивала она.
У Изи все было просто. Она строго делила мир пополам: на белое и черное, без оттенков. Перед сеансами мы часто подолгу разговаривали. Признаюсь честно, Изя мне нравилась, а я ей нет. Она так сразу и сказала.
– Ты не мой типаж.
Я даже не знал, какой у меня типаж.
Изя закидывала меня вопросами про все на свете и оттопыривала нижнюю губу, когда я не мог дать ответ.
– Ну вот этот же тебе нравится? – спрашивала она про кого-нибудь.
– Не знаю даже. Что-то нравится, что-то нет, – отвечал я.
– Это как? Ну он же всем нравится.
– Ну у всего есть плюсы и минусы, – парировал я.
– Никогда не думала об этом.
Изя искренне не могла понять, что не на все вопросы можно дать однозначный ответ. Но она все-таки была сложнее, чем кажется.
– Как ты хочешь жить? – спрашивал я ее во время сеанса.
– Хочу жить в мире, где на все вопросы есть ответ, – отвечала она, и я решал, что Изя одноклеточная.
– А как ты хочешь умереть?
– Оставив миру вопрос, на который нельзя найти ответа.
На пустырь Изю всегда привозил отец. После одного из сеансов, когда мы с Изей дошли до «крузака», Лев Натанович, закурив, сказал, что у него есть ко мне разговор. Я почему-то подумал, разговор будет об Изе, и даже обрадовался. Но Лев Натанович хотел поговорить о другом.
– Послушай, Володя, я долго думал, – начал он, – и наконец сформулировал, что ты такое делаешь.
– В смысле? – не понял я, испугавшись, что сейчас он обвинит меня в мошенничестве и потребует назад все деньги.
– Ты, Володя, находишь контакт с пустотой каждого из нас, – сказал Лев Натанович, – и заполняешь эту пустоту тем, чем мы сами заполнить ее не можем. Потому что контактировать с ней мы не умеем.
– Не знаю, Лев Натанович, – застеснялся я.
– Тебе бы, Володя, по телевизору выступать, с народом общаться по несколько часов. Они бы с тобой проблемами делились, а ты бы им черную точку показывал.
– Мне кажется, не сработает. Тут ведь дело в пустыре. И один на один надо, тогда все работает.
– Но ты ведь не пробовал, Володя! – возмутился Лев Натанович. – Ну хочешь, я все организую, а? У меня и связи есть.
– Да не надо, Лев Натанович, – скромно отказался я. – Мне и так хорошо.
– Тебе-то хорошо, а людям плохо.
– Может, как-нибудь потом, – отвертелся я.
Лев Натанович и тут хотел тянуться к прекрасному. Я же не видел в этом ничего хорошего. Проблема Извозчикова как раз и была в том, что любое приятное дело он зачем-то превращал в бизнес и сразу же начинал его ненавидеть. Вот и мою черную точку он хотел превратить в нефтяную скважину.
Я бы ни за что не дал Льву Натановичу все испортить. Все испортилось само собой. В один момент люди перестали получать от сеансов то, что получали раньше.
– Ну вот, Володя, не получилось у меня дотянуться до прекрасного, – сказал Лев Натанович, убедившись в том, что все сломалось, и в тот момент я подумал, может, это и к лучшему.
Лев Натанович дал мне сто тысяч на прощание, я не стал отказываться. Больше мы не виделись.
Я продолжал приходить на пустырь, и в один из дней меня посетила гениальная мысль. И почему я раньше не делал этого, вот ведь глупость.
– Как я хочу жить? – глядя на черную точку, спросил я себя, получил ответ и произнес его вслух.
– Как я хочу умереть? – спросил я, вновь получил ответ и озвучил его.
Падая, я увидел роддомовскую бирку цвета забора, дату рождения, рост, вес и свое настоящее имя.
Надо успокоиться и вспомнить, как все это случилось, шаг за шагом, не упуская деталей. Может быть, я что-нибудь пойму.
Реальность становится слишком перелинкованной
В четверг случайно пересекся с профессором Полуэктовым на 1-й линии Васильевского острова.
– Помните, вы перед собранием меня спросили: «Ты правда не понимаешь?».
– Помню. Так ты правда не понимаешь?
– А что я должен понять? Завтра меня пригласили на тестирование. Вас тоже пригласили?
– Никуда меня не пригласили, я отказался от участия в Словаре.
– Почему? – удивился я.
– Что-то в нем не так, – профессор закурил. – Сам не знаю, что. Вся эта задумка мне не нравится, предчувствие плохое. Не хочу касаться этой темы.
– Какой темы? – я категорически не понимал.
– Мне человек не нравится, который все задумал. Я посмотрел на него и сразу понял: он хочет докопаться до чего-то.
– Ну и хорошо, что плохого-то? Вы сами любите докапываться до истины, – настаивал я.
– Не все должны быть археологами, особенно когда речь заходит о филологии, – рассудил Полуэктов. – Вот я – классический филолог, но за Словарь не возьмусь. Не все, до чего можно докопаться, нуждается в раскопках.
