– Опять загадки, – упрекнул я профессора.
– Никаких загадок, просто не хочу я этого касаться – и все, – отрезал он.
– Вам хоть рассказать, что в итоге получилось?
– Да я и сам узнаю, – таинственно изрек Полуэктов.
Я решил сменить тему, так и не получив ответа. Похоже, придется узнавать все самому.
– Как там ваш рассказ о девяти миллиардах имен Бога? Работаете над ним?
– Девяти миллиардах? – переспросил профессор.
– Вы в прошлый раз говорили, у памятника Рериху.
– Ах, это, – вспомнил Полуэктов, – пишу, пишу.
В пятницу утром я встал и сразу проверил, ответил ли Антон, которому я отправил «Прозрение на пустыре». «Скажу лично», – он был неожиданно краток. Хорошо, лично – значит, лично.
Все утро я испытывал какое-то студенческое, если не сказать школьное волнение. В такие моменты я никогда не мог сосредоточиться на мыслях о предстоящем событии. Что будет на тестировании? Расхаживая вокруг ответов, я шел по улице и вместо нужной двери открывал другие.
Интересно, понравился ли Антону рассказ? И почему это так важно для меня? Да, я начинающий писатель, у меня много идей, которые хочется воплотить. Может быть, Антон – тот самый билет в литературный мир. Все-таки он работает в крупном издательстве, пусть и на странной должности.
Если «Прозрение на пустыре» ему не понравилось, что я еще могу предложить? Он говорил про египетские рудники. Идея хорошая, но я не знаю, как к ней подступиться. Безымянный раб, составивший первый алфавит, сбежавший, разорванный спущенными на него собаками фараона. Мне не по себе от сюжета. Как сказал профессор, не все нуждается в раскопках. Этот сюжет как раз из таких. У меня ощущение, если прикоснусь к нему, воплощу, что-то случится, и это случившееся… Не знаю, какие-то дурные мысли в голове.
Есть и другие идеи, более приземленные. Мне кажется, про египетские рудники люди не поймут. Чтобы поняли, надо писать какие-нибудь водевили. В голову приходят водевили, связанные со словами. Повсюду слова, они преследуют меня, вот и Словарь из этой серии.
Люди повально начали воскресать. Что ни день, то воскрешение. Все подумали – чудо, радость-то какая, радость-то какая. Вскоре это вошло в привычку, потом стало откровенно бесить. Больницы и морги пустые, кладбища разорены, ритуальные услуги больше не нужны. Здесь надо обязательно вставить танец разоренного словорубщика, поющего басом грустную песню. После танца показать панику: люди, осознав бессмертие, беснуются – таранят машинами витрины, прыгают в реку с камнями на шее, на спор забивают друг другу гвозди в головы молотком. Один переборщил и отрубил себе руку топором, но бессмертие и регенерация – разные вещи, так что рука не отросла. Государство в панике вводит налог на воскрешение.
Дальше не придумал. Не хочу размениваться на такую ерунду, хоть и верю, что это будет популярно.
Древние времена. Одного человека наделили чудесным ораторским искусством. Ему велено ходить по безмолвным поселениям (никто, кроме него, говорить еще не умеет, только тычут друг в друга пальцами и воют) и нести слово. Есть одно условие: никогда не возвращаться туда, где человек уже посадил слово и показал, как ему плодиться. Наказание за неисполнение – немота. Человек искренне верит, что слово делает людей счастливыми. Он ходит по поселениям и видит вполне счастливых безмолвных жителей, но они так отчаянно пытаются дотянуться до прекрасного навыка говорить, что человек убеждается: да, только вместе со словом и приходит настоящее счастье. Как-то по ошибке, свернув не туда, он все же возвращается в одно из поселений. Там разруха, горят дома, ходят голые, второго дня посадили на вилы старейшину. У всех бесовские лица. Человек немеет, его куда-то ведут, на лице гримаса ужаса, а они смотрят на него и говорят, что никогда не видели человека счастливее. «Так это потому что он немой!» – догадка финализирует водевиль, все танцуют и поют песню «Слово, выходи», щекоча человека вилами.
Почти дошел до места. Интересно, Антон уже там?
Написать бы что-нибудь глобальное, настоящий русский эпос, не черновик, как у профессора. Любой эпос – это всегда странствующий и воинственный герой. Но ведь у меня все равно получится водевиль.
Удивительные странствия мужа государственного. Муж государственный вешает на стене большую карту – он хочет оснастить все крупные города громкоговорителями, из которых на людей будет обрушиваться слово «Молчать!». Жители слышат приказ и обязаны молчать не меньше часа. Муж государственный решает, что все громкоговорители должны быть золотыми («Молчание – золото»). Он планирует воплотить проект в ста двадцати городах, и это занимает у него три года. Каждый город он посещает лично, командует процессом и радуется преобразованиям. В конце долгого пути, выдохнув с облегчением и окончательно убедившись в собственной прозорливости и гениальности, муж государственный летит в первый город, где установили громкоговорители. Он с ужасом обнаруживает, что все устройства демонтированы, спешит к мэру, который встречает его улыбкой, целиком составленной из золотых зубов.
Дошел до места, развлекая себя водевилями собственного сочинения, какая глупость. Антон стоял и ждал меня у входа. «Так и знал, что сейчас придешь». «Откуда?». «Прозорливость и, быть может, даже гениальность», – усмехнулся Антон. Я поморщился. Реальность становилась слишком перелинкованной.
– Как тебе рассказ, ты обещал сказать? – поинтересовался я.
– Давай потом.
Нас встретила девушка, тут же предложившая печенье на подносе и почему-то бокал молока каждому.
– Добро пожаловать, – сказала она и улыбнулась. – Кира.
В ней было что-то особенное, но я не мог понять, что.
– Берите, вкусно и сытно, – предложила она и сунула под нос поднос.
Из вежливости я взял одно печенье и запил молоком. Антон взял весь поднос и мгновенно набил рот.
– До нас уже кто-то был? – спросил он Киру, жуя.
– Был, – коротко ответила она.
– Кто?
– Вы их видели на лекции, – ушла Кира, – Моя задача – встретить вас и передать другому человеку. Остальное не в моей компетенции.
Антон покосился на меня. «Компетенция», – подмигнул.
– Будешь допивать? – он посмотрел на молоко и показал свой пустой бокал.
Кира передала нас другой девушке, которая брезгливо посмотрела на Антона.
– Ирина Калипсова, – представилась она, зачем-то назвав фамилию. – Повернитесь, пожалуйста.
В ее руках был белый халат. Ирина надела его на меня, я испытал возбуждение, которое сменилось раздражением, потому что рука застряла в рукаве.
– Дайте сам.
– Нет, я помогу, – настояла Ирина, и тут же все получилось.
Я посмотрел на нее – красивая девушка, если не считать заметного шрама на лице.
Кира забрала у Антона поднос и бокалы, Ирина надела на него халат и выдала нам перчатки.
