По своим знаниям, уму и возвышенным моральным устоям мой отец мог бы зарабатывать как раввин в любом большом городе. Но крупные торговцы, которых он видел в детстве, когда они приходили с вопросами к нашему раввину, вселили в него иллюзии, потому что он видел, с каким размахом они ведут себя, и хотел быть таким же. И в результате то, что он забросил, осталось заброшенным, а то, чего он хотел, ему не далось, и вот теперь он мелкий торговец, ожидающий покупателей в своей лавке. Придут покупатели — хорошо, не придут — плохо.
Короче, вот так — должен был бы стать раввином, и то, чего он не достиг, надеялся найти в сыне. Хорошую возможность дал Всемогущий Своим созданиям — то, что не удалось им самим, достичь благодаря своим сыновьям. Но не с каждым сыном это удается. Что далеко ходить — я сам тому примером».
Не знаю, кому среди собравшихся нужны были все эти мои слова, но, поскольку меня попросили, я рассказал. А на выходе на меня вдруг набросился один из этих парней и стал упрекать за то, что я общаюсь с Йерухамом Хофши — известным коммунистом и ненавистником Сиона. И тут я должен признаться, что, хотя парень этот был сионист, а Йерухам — никак не сионист, я вдруг почувствовал, что Йерухам мне симпатичнее. Мне уже и раньше намекали другие люди, что я поступаю неблагоразумно, разговаривая с человеком, которого подозревают в принадлежности к коммунистам, потому что я гражданин другой страны и меня могут выслать из города. Я тогда задумался: этот город, где я родился и провел большую часть своей молодости, — как это может быть, чтобы какой-то чиновник, который даже не отсюда родом и ничего в этом городе не делает, только кормится от щедрот его, вдруг скажет мне: ступай прочь, ты гражданин другой страны, у тебя нет разрешения жить с нами?
Я думал о моих предках, чьи кости погребены на городском кладбище, и о своем деде, да пребудет он в мире, который сорок лет без одного числился среди старейшин этого города и нес свое бремя, не требуя платы, и о своем дяде, да пребудет он в мире, который раздавал бедным бесплатно дрова. Я думал о своем отце, светлой памяти, которым гордился этот город, и об остальных моих родственниках, которые сделали немало добрых дел для горожан. А сейчас заявятся чиновники, которые унаследовали все эти добрые дела, и вышлют меня из моего города?! И что мне тогда делать с новым ключом от нашего старого Дома учения, который обещал сделать мне слесарь? Разве что отдать, его Йерухаму Хофши и сказать: «Господин Хофши, брат мой, до сих пор я заботился о нашем старом Доме учения, а отныне, пожалуйста, заботься о нем ты…»
Глава двадцать вторая
Второй ключ
Слесарь выполнил свое обещание и сделал мне новый ключ. Я взял его и сказал: «Вчера ты был куском железа, а сегодня мастер приметил тебя, и ты стал нужной вещью». А про себя подумал — подобно тому, как ты сам, дружище, еще вчера был куском мяса, а открылся для тебя Дом учения — стал человеком. Я спрятал ключ в карман и сказал: «Отныне я храню тебя, чтобы ты хранил меня».
В Доме учения ничего не изменилось. Даже книги, которые я изучал перед тем, как затерялся старый ключ, все так же лежали на столе, будто ждали моего возвращения. И я не обманул их надежд и не разочаровал ожиданий — едва войдя, тотчас сел за эти книги.
Но какова разница между той Торой, которую я изучал здесь раньше, и той, которую сел изучать сейчас! Вот так, братья мои дорогие, плавает во благости дитя во чреве матери, ибо там ему даруется знание всего в Торе, — но едва выходит в сей мир, является ангел, хлопает его легонько по губам, и ребенок все забывает. Ибо хотя велика была та Тора, которую он впитал во чреве матери, но знание ее не принесет радости, пока не потрудишься во имя него. Так же и с человеком, который потерял ключ от Дома учения, а затем обрел его снова.
И вот я сижу и учусь, и все то время, что я сижу и учусь, мне хорошо. Но едва я прерываю учение, мне становится плохо. Впрочем, я мог бы сказать, если вас это интересует, что и во время учения мне то и дело приходится проверять, не замерзли ли мои руки, ноги и прочие члены. А все потому, что между первым ключом и вторым Господь, благословен будь Он, наслал на нас зиму и изрядно остудил Свой мир.
Где-то в прочитанном я нашел, что человеку не дано изменить воздух снаружи, но он может изменить воздух в своем доме. Имелось в виду, понятно, изменение духовное, но я истолковал эти слова буквально: пусть мне не дано согреть воздух на улице, но в моих силах согреть тот воздух, что в Доме учения. Я подошел к печи и открыл дверцу. Холодный воздух так и хлынул на меня из печной трубы. Я решил положить пару-другую поленьев и разжечь огонь — пламя вспыхнет, коснется крыльев ветра, ветер тут же улетит и уже не вернется. Но, заглянув в дровяной сарай при Доме учения, не обнаружил там ни единой щепки. Видно, в этот дом уже годами не привозили дрова. Я вспомнил давние дни, когда мы за неимением дров использовали для растопки скамью того домохозяина, который отказывался пожертвовать на дрова для Дома учения, — ломали эту скамью и растапливали печь ее обломками. Слава Господу, те немногие скамьи, которые еще сохранились сейчас в Доме учения, не почуяли, о чем я подумал. Но я на всякий случай успокоил их: «Не бойтесь, дорогие, я вас не трону. Напротив, я рад, что вы есть — ведь когда-то, сидя на вас, я изучал Тору, а под вами прятал те маленькие книжечки, которые отвлекали меня от учебы. Если бы я мог сжечь то холодное пространство, что вокруг вас, я бы с радостью его сжег, но поскольку нельзя сжечь пространство, не сжигая того, что находится в нем, то я не подниму на него руку».
В гостинице я поведал о своей беде хозяевам. Хозяйка тут же сказала: «Дай вам Бог избавиться от всех других ваших бед так же легко, как можно избавиться от этой. Как избавиться? Да просто зайти к Даниэлю Баху и заказать у него дрова».
Когда я пришел к Баху, там как раз случился возчик Ханох со своей лошадью и телегой. Даниэль сказал ему: «Нагрузи телегу дров и отвези в старый Дом учения». Ханох нагрузил телегу и стронул коня, а сам побрел следом за ними. Так они втроем и шли, пока не прибыли к месту назначения.
Вообще-то назвать его телегу телегой, а лошадь лошадью можно только из уважения к самому Ханоху: телега у него такая маленькая, а лошадь такая хилая, что на них впору только развозить разную мелочь по окрестным деревням и привозить оттуда курицу или яйца.
Подъехав к Дому учения, Ханох разгрузил дрова, занес их внутрь и хотел было развести огонь, но я сказал ему: «Ханох, пока ты тут будешь растапливать печь, твоя лошадь простудится, стоя на морозе. Возвращайся ты лучше к своей работе, а я уж сам разведу огонь».
Я дал ему за труды и отпустил с миром, а сам принялся растапливать печь. Вскоре весь дом наполнился дымом. Во-первых, потому, что у меня не было сноровки, а во-вторых, потому, что эту печь уже много лет не топили. Я выбился из сил и был уже близок к отчаянию, как вдруг печь сжалилась надо мной и начала разогреваться. А с нею стал разогреваться и весь Дом учения. И это была большая радость. Не будет преувеличением сказать, что даже стены Дома учения вспотели от радости.
В тот день я занимался дольше обычного, потому что снаружи было холодно, а в Доме учения — уютно и тепло. Куда лучше было сидеть здесь, чем бродить по улицам.
