«Разве это мы разделили Израиль? — удивился Пинхас-Арье. — Ведь это вы совершили такой раздел, когда отделили себя от Торы и тем самым отделили себя от всего остального еврейства».
«Счастлив человек, который отбросил все сомнения и верит, что истина в его руках, — сказал я. — Только смотрите, держите ее покрепче, чтобы она не выпорхнула из ваших рук. А теперь, когда мы закончили наш разговор, мне действительно пора идти».
«Куда?» — спросил Пинхас-Арье.
«В старый Дом учения».
«Я пойду с вами», — сказал он.
«Подождите, я достану ключ и открою дверь».
Едва мы вошли в Дом учения, как Пинхас-Арье тут же запел: «Как прекрасны шатры твои, Иаков»
[216], и начал превозносить Тору и всех, изучающих ее, и расхваливать меня за то, что я отринул идолов, которым поклонялся в молодости, и вернулся в Дом молитв. Но как только я вознамерился сесть, он потащил меня наружу. Чувствовалось, что все слова, которые он произнес во славу Торы и изучающих ее, пришли на его губы готовыми, из тех речей и проповедей, которые он привык произносить на собраниях. Возможно, он и впрямь любил Тору, но он так был занят тем, чтобы сделать ее любимой другими, что не успевал достаточно заниматься ею сам. А может, он считал, что исполняет свой долг перед ней, читая по странице из Талмуда на каждый день.
Пинхас-Арье, этот раввинский сын, — новый еврейский тип в Шибуше, хотя и родился в этом городе. Другие люди в Шибуше, те, что выросли там до войны, занимались Торой потому, что любили ее, или потому, что им больше нечего было делать. А этот Пинхас-Арье, да поможет ему Бог, никогда не открывал Книгу, во всяком случае, я не слышал от него слов самой Торы. Тем не менее он сделал разговоры о Торе частью своих занятий — как относительно дел, действительно касающихся Торы, так и относительно дел, которые к Торе никакого отношения не имели. Как и его отец, он любил рассказывать анекдоты. Но тот анекдот, который его отцу служил пряной приправой к разговору, у сына, человека поверхностного и смешливого, разрастался в целый рассказ. Как-то раз я сказал ему: «Я удивляюсь, как это вы все время шутите и веселитесь». А он ответил: «И я удивляюсь как это вы не любите анекдоты. Ведь говорят же, если хочешь понять народный дух, послушай народные шутки».
Я сказал: «Эти ваши анекдоты — это дух народа, живущего в рассеянии, а не дух народа, собравшегося воедино».
Мы оба казались друг другу странными. Он казался мне странным, потому что любил споры, а я казался ему странным, потому что их избегал. Но в конце концов я против воли стал с ним спорить, потому что он приписывал мне вещи, которые были мне не по душе. Он казался мне странным еще и потому, что много времени уделял газетам, а я казался ему странным, потому что не читаю газет. Однажды я спросил его, откуда у него время, чтобы читать газеты. Он ответил, что обязан все это читать, чтобы знать, что отвечать оппонентам. Сказано ведь в «Пиркей Авот»: «Прилежно изучай Тору и знай, что ответить еретику»
[217]. И когда он это сказал, я вдруг понял, что для этого человека удовольствие от чтения превышает пользу от него. Я в шутку спросил, читает ли он также те книги, которые ему присылают на рецензию. Он ответил, тоже шутливо: «Я пишу о них критические статьи». Я спросил: «А что говорят авторы?» Он сказал: «Если я их хвалю, то зачем им отвечать?» — «А если ругаете?» Он улыбнулся: «Зачем же мне ругать ученых мужей и писать о них дурное?»
Я многое узнал из его речей. Он был знаком с большинством современных цадиков и вхож в большинство знатных еврейских домов в Польше и Литве. Все те дни, что я гулял с ним, он рассказывал мне, как их уважают влиятельные люди разных наций, как такой-то раввин победил в споре руководителя «Мизрахи» и что ответил такой-то цадик сионистскому раввину. Не скажу, что его рассказы расширили мой кругозор, но я узнал из них, какие имена популярны в нынешнем поколении.
Незадолго до его отъезда я познакомился с его новой женой. Высокая симпатичная блондинка, голова повязана шелковой косынкой, и один локон выглядывает из-под шелка, давая понять, какие у нее красивые волосы. Ее лицо, с широким лбом и узким подбородком, напоминало очертаниями щит Давида, правда слегка закругленный. Я слышал, что она дочь богатого хасида из какого-то большого города в Польше и училась в гимназии. Муж хвастался ее умом и не сомневался, что разговор с ней доставит мне удовольствие. Но из всего этого разговора я запомнил только ее вопрос, заданный лениво-небрежным голосом: «Что, здесь нет кафетерия?»
На исходе праздника я застал Пинхаса-Арье в зале нашей гостиницы. Я решил, что он пришел попрощаться со мной перед отъездом, подошел к нему и сел рядом. Но оказалось, что он пришел разузнать о Бабчи, хозяйской дочери, на предмет сватовства. «Объект», — сказал он, имея в виду Бабчи, — барышня образованная и, по мнению его жены, хороша собой, но главное — что его сын видел ее в минувшем году и даже вроде бы увлекся ею, но вот возможный тесть, отец Бабчи, кажется ему немного сомнительным и жестковатым.
Я спросил его, является ли его сын тоже членом партии «Агудат Исраэль». Он улыбнулся и сказал: «Во всяком случае, он не сионист». — «Он соблюдает традиции?» — «Если бы он соблюдал традиции, он был бы членом „Агудат Исраэль“. — И вздохнул: — Расскажу вам историю, которую поведал мне один мой друг. Однажды у нас с ним зашел разговор о трудностях воспитания детей. И друг мне сказал: „Я прощаю своим сыновьям и дочерям, что они не идут путями Торы. Но я не прощаю им их злонравия. Я готов принять, что молодой человек должен иногда пойти в театр, и я уже согласился, хотя и не по своей воле, чтобы он ходил туда и в субботние вечера, потому что в субботние вечера он свободен от работы. Перед тем как пойти в театр, он бреется, чтобы не выглядеть неопрятным, но я не проверяю, бреется он с помощью бритвы или снимает волосы на лице с помощью пасты. В наше время, когда даже ешиботники бреют бороды, человек закрывает глаза на поведение собственного сына, и поэтому я не спрашиваю его, бреется он разрешенным способом или запрещенным, сбривая волосы до основания. Но меня возмущает, что, когда я возвращаюсь после молитвы и выпеваю: „Шалом алейхем“, мой сын стоит и бреется перед зеркалом в большой комнате. Я спрашиваю его: „Почему ты не бреешься в ванной?“ А он отвечает: „Там моется сестра“. Я говорю себе: „Это верно, девушка, которая идет в театр, действительно должна перед этим помыться, но почему она решила это делать именно в то время, когда ее отец должен произнести субботнее благословение? Я не думаю, что она, не дай Бог, растапливает печь в субботу, но, во всяком случае, это мне трудно вынести““». — И тут из груди Пинхаса-Арье вырвался такой тяжелый вздох, что я понял: беды его друга — это и его беды.
По окончании праздника Пинхас-Арье вернулся в свой город, а я вернулся в свой Дом учения и снова сижу над Торой, и никто уже не отрывает меня от моего чтения. И кстати, если я сказал раньше, что этот Пинхас-Арье — новый тип еврея в Шибуше, то теперь могу подтвердить, что это действительно так: ведь среди всех выросших в Шибуше никто на него не похож. Даже Элимелех-Кейсар соблюдал традиции, пусть и не по любви, а иногда даже со злостью, — как ворчливые слуги, которые не могут отказаться обслуживать старого хозяина. И Даниэль Бах верит в Творца, и хотя не исполняет Его заповеди, но лишь потому, что из-за всего плохого, что с ним случилось, уверен, что Святой и Благословенный не хочет, чтобы он Ему служил; а если б его жизнь была нормальной, он служил бы Богу так же, как его отец и все остальные верующие евреи. То же и Нисан Зоммер, мой хозяин, который выполняет Божьи заповеди с искренней верой и для которого все, что делает Святой и Благословенный, — это хорошо. Как сказано в Псалмах: «Повеления Господа праведны, веселят сердце»
[218]. Хорошо человеку, когда он отвлекается от текущих забот и произносит дневную и вечернюю молитвы. А еще лучше день субботний, который дан для святости и отдыха. А тем более — Божьи праздники, когда человек отбрасывает свои заботы и изгоняет их из своего сердца. И вообще, все, что делает Святой и Благословенный, хорошо, пока не приходят люди и не портят все. Как хороши были те времена, когда мир руководился волей Божьей! А потом пришли люди, и все извратили, и затеяли войну, и нарушили порядок в мире, и эти их преступления продолжаются по сию пору. Такой Нисан Зоммер по наивности думает, что Господь и человек — это две равные силы, действующие друг против друга, потому что Бог? — это сила добра, а человек, ему противостоящий, — это сила зла. И тем не менее мы можем по праву отнести господина Зоммера к простым слугам Господа, которые служат своему Творцу без излишних премудростей, хотя их вера и не безупречна. И то же можно сказать о Ханохе, мир ему, который тащил свое ярмо, как лошадь, и свое бремя, как осел, будь то ярмо заповедей, полученных от Творца, или бремя тягот, возложенных на него другими людьми. И таковы же другие евреи Шибуша, которые служат своему Творцу, кто с разбитым сердцем, а кто в глубоком унынии. И даже если они и совершают порой некоторые прегрешения, то полагаются на милосердие Благословенного Который закроет глаза на их проступки, потому что увидит их разбитое сердце. А есть и такие, которые сами не ведают, что творят, и это незнание позволяет им радоваться, как свободным, потому что они не задумываются над своими поступками, ошибочно полагая, что они совершают их по воле Благословенного, потому-де, что если бы Он не хотел, то и не привел бы к их совершению.
