– Правительство борется с продовольственным кризисом путем расстрела едоков. Это предательство нужно заклеймить, оно требует возмездия. Надо использовать растерянность правительства и действовать решительно. Правительство, пролившее кровь невинных, должно уйти.
Бурные аплодисменты.
Тревожные телеграммы в Ставку слал председатель Государственной думы Родзянко: «В столице анархия. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно».
Михаил Владимирович Родзянко, дворянин, крупный землевладелец и депутат Думы всех созывов, называл себя «самым большим и толстым человеком в России». Он председательствовал в Думе с 1911 года и по своим политическим взглядам вовсе не был радикалом. Но, судя по всему, уверился, что император – лишнее звено в управлении страной. Только мешает.
Телеграммы председателя Думы – не столько информация, сколько инструмент психологического давления.
Ранним утром 27 февраля председатель Думы телеграфировал императору: «Положение ухудшается, надо принять немедленные меры, ибо завтра уже будет поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии».
Николай пожаловался генерал-адъютанту Владимиру Фредериксу:
– Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я не буду даже отвечать.
Но вести из столицы все же обеспокоили Николая: «В Петрограде начались беспорядки, к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия! Днем сделал прогулку по шоссе на Оршу. Погода стояла солнечная. После обеда решил ехать в Царское Село поскорее и в час ночи перебрался в поезд».
Раз ему сообщили о беспорядках, он обязан вернуться в столицу. И тем самым император совершает вторую ошибку! Пять дней назад он напрасно покинул Петроград, где начались волнения. Теперь, бросив Ставку, выпустил из рук рычаги управления огромной армией. Николай сел в поезд, который станет его последним прибежищем. В салоне, окруженный льстивыми царедворцами (все потом разбегутся!) и конвоем бравого вида (пальцем не пошевелит, чтобы защитить императора!), он испытывал приятное чувство полной безопасности.
Почему окружение бросит его в февральские дни семнадцатого?
Одни решат, что прекрасно обойдутся и без него. Другие примкнут к новым хозяевам жизни. Логика дворцового переворота.
Вся императорская рать
Исторический счет предъявлен силовикам. Как же спецслужбы проморгали приближение революции? И ничего не сделали, чтобы защитить государство. Почему? Они были слишком слабыми или во время революции спецслужбы бесполезны?
Отделение по охранению порядка и спокойствия в столице создали в 1866 году – после первых попыток убить императора Александра II. В 1880 году в Москве образовали секретно-разыскное отделение. Такие же отделения появились во многих крупных городах. Это была политическая полиция.
В 1898 году в составе Департамента полиции образовали Особый отдел. Он ведал агентурой, засылаемой в подпольные антиправительственные организации, перлюстрацией переписки подозрительных лиц, розыском политических преступников и следил за настроениями в обществе.
Охранное отделение формировали из офицеров отдельного корпуса жандармов, считавшегося карающей рукой императора. В корпус зачисляли только из потомственных дворян и только православных. Не допускались католики и даже женатые на католичках. Жандармы носили красивую синюю форму и получали содержание вдвое большее, чем строевые офицеры. В Петербурге служба была на виду. Ежемесячно департамент приплачивал 25 рублей. На Рождество полагались наградные – «на гуся».
Передовым по части политического розыска считалось Московское охранное отделение, во главе которого стоял Сергей Васильевич Зубатов. Потом ему доверят особый отдел Департамента полиции. Историческая личность.
«Худой, тщедушный, невзрачного вида брюнет в форменном поношенном сюртуке и в черных очках, Зубатов начинал мелким чиновником, но обратил на себя внимание знанием революционного движения, умением подходить к людям и склонять членов революционных организаций к сотрудничеству, – вспоминал его сменщик на посту главы Московского охранного отделения Павел Павлович Заварзин. – Зубатов был фанатиком своего дела».
Он поставил разыскное дело по западноевропейскому образцу. Наладил регистрацию подпольщиков, на них составляли справки и прикладывали фотографические снимки. Учил коллег конспирации и умению беречь агентуру. Охранное отделение состояло из агентурной части, следственной части, службы наружного наблюдения и канцелярии. При канцелярии заводили архив и алфавитную картотеку, в которую заносились фамилии всех, кто проходил по делам охранного отделения.
Пограничный контроль существовал и в Российской империи. На границе жандармы просили предъявить паспорт, выдававшийся для заграничных путешествий.
«Фамилии владельцев проверялись по алфавитной регистрации, куда были занесены все лица, разыскиваемые и отмеченные в циркулярах Департамента полиции, – рассказывал генерал Павел Заварзин. – Когда такие оказывались, они брались тотчас же в незаметное наблюдение филеров. Некоторые же арестовывались».
Однако улизнуть от жандармов не составляло труда.
«В паспортном деле у нас был большой пробел, – свидетельствовал Заварзин, – на паспорте не требовалась фотография его владельца, что, конечно, весьма облегчало пользование чужими документами».
Во время первой русской революции спецслужбы справились с подпольем.
«Во главе Министерства внутренних дел стал Петр Николаевич Дурново, маленький сухонький старичок с ясным умом, сильной волей и решимостью вернуть растерявшуюся власть на местах, – вспоминал Александр Павлович Мартынов, один из видных чиновников политической полиции. – Все заработало, машина пошла в ход. Начались аресты, запрятали вожаков, и все стало, хотя и понемногу, приходить в норму».
Но преувеличивать жестокость министра не стоит. Начальник Петербургского охранного отделения генерал-лейтенант Отдельного корпуса жандармов Александр Васильевич Герасимов докладывал Дурново о тревожной ситуации в столице. Министр нетерпеливо спросил:
– Так что же, по-вашему, надо сделать?
– Если бы мне разрешили закрыть типографии, печатающие революционные издания, и арестовать семьсот – восемьсот человек, ручаюсь, я успокоил бы Петербург.
– Ну конечно, – иронически ответил Дурново. – Если пол-Петербурга арестовать, то еще лучше будет.
Система перлюстрации писем действовала успешно.
«Многолетняя практика выработала у цензоров такой опыт, – вспоминал генерал Заварзин, – что, основываясь на каких-то никому другому не уловимых признаках письма, они обнаруживали переписку с шифром, химическим текстом или условными знаками. Когда письмо вызывало подозрение, оно вскрывалось специальной машинкой или на пару. Снималась копия, и оно вновь заклеивалось, так что адресат, получая его, и не подозревал, что содержимое письма известно властям. Письма с химическим текстом приходилось подвергать реактиву, поэтому по назначению оно не отправлялось… Простейший способ – написать текст лимонным соком или молоком. Чтобы его проявить, надо нагреть бумагу до начала ее обугливания или смазать полуторапроцентным раствором хлористой жидкости».
