Деньги на поездку собрали с трудом – одолжили 3 тысячи франков у швейцарских социал-демократов. Немецкого золота в кошельке не оказалось. Поехали, помимо большевиков, эсеры и меньшевики, убедившиеся в том, что нет иного пути попасть в Россию.
Ленин и Крупская захватили с собой архив, наиболее ценные книги, вырезки из газет, носильные вещи и керосинку. Путешествие по маршруту Швейцария – Германия— Швеция – Финляндия заняло восемь дней.
Из Цюриха выехали на обычном пассажирском поезде. Когда пересекли границу, уже на немецкой территории, на станции Готтмадинген, пересели в специально выделенный для них железнодорожный вагон. Пять купе: два второго класса и три третьего. Тесновато и некомфортно. Правда, вещи сложили в багажный вагон. Немецкие офицеры пересчитали пассажиров, но документы не проверяли – такова была договоренность. Инесса Арманд, Григорий Зиновьев, Карл Радек – все были рядом.
Пока ехали через территорию Германии, в вагоне находились два немецких офицера. По полу провели мелом черту, за которую они не заходили. Офицеры вели себя безучастно. Но когда пассажиры хором запели «Марсельезу» – на французском языке! В стране, которая воюет с Францией! – попросили прекратить. Двери вагона не были опломбированы. Поехавший с ними швейцарский социалист Фриц Платтен во время остановок выходил на платформу. Покупал для всех свежие газеты, кое-что из еды и молоко для детей.
С острова Рюген до Швеции добрались на пароме «Королева Виктория». Здесь о них уже позаботились шведские социал-демократы, добившиеся больших успехов в своей стране. Они устроили, как бы теперь сказали, деловой завтрак для Владимира Ильича. В Стокгольме же с Лениным пожелал увидеться Александр Львович Парвус, человек, вокруг которого сто лет крутится интрига с немецкими деньгами.
Парвус – псевдоним Израиля Гельфанда. Родился он в Минской губернии, окончил Базельский университет, жил в Германии, где и вступил в социал-демократическую партию. Во время революции 1905 года Парвуса избрали членом исполкома Петроградского Совета. Последовали арест и суд. Из ссылки бежал. Интерес к революции утратил, стал литературным агентом Максима Горького. Получил за постановки пьесы «На дне» в Германии 100 тысяч марок и всё прокутил, в чем чистосердечно признался Горькому.
«Вместо денег Парвус прислал письмо, в котором добродушно сообщил, что все эти деньги он потратил на путешествие с одной барышней по Италии, – вспоминал Горький. – Позднее я слышал, что Парвуса лишили каких-то партийных чинов. Говоря по совести, я предпочел бы, чтоб ему надрали уши. Позднее мне в Париже показали весьма красивую девицу или даму, сообщив, что это с нею путешествовал Парвус. «Дорогая, – показалось мне, – дорогая».
В Первую мировую Парвус предложил немецкому правительству устроить по всей России антивоенные забастовки. План в Берлине приняли и дали небольшие деньги на антивоенную работу в России. Небольшие, поскольку, во-первых, казна опустела и немецкие чиновники берегли каждую марку. А во-вторых, Парвус был мелким агентом, особых иллюзий на его счет в Берлине не питали. Оказались правы. Через год от него потребовали отчета. Отчитаться за потраченные деньги ему было нечем.
Летом 1916 года генерал Константин Глобачев, начальник столичного охранного отделения, изучив слухи о подготовке Парвусом забастовок, констатировал: «Это только мечты, которым никогда не суждено осуществиться. Для создания подобного грандиозного движения помимо денег нужен авторитет, которого у Парвуса ныне уже нет».
Но когда в 1917 году произошла революция, Парвус получил замечательное историческое алиби. И многие поверили, что это Парвус на такие маленькие деньги легко разрушил великое государство. Надо отдать должное Владимиру Ильичу. Большевики не были разборчивы в добывании денег на революцию, но чутье Ленина не обмануло. Накануне революции он жил скудно, но на марки Парвуса не польстился.
Встречаться с Парвусом он отказался: «Парвус, показавший себя авантюристом уже в русской революции, опустился теперь в издаваемом им журнальчике до… последней черты… Он лижет сапоги Гинденбургу, уверяя читателей, что немецкий Генеральный штаб выступил за революцию в России».
Из Стокгольма на поезде доехали до границы Великого княжества Финляндского, входившего в состав Российской империи. На санях через покрытую льдом реку добрались до пограничного города Торнио. А оттуда уже на поезде – в Петроград.
На вокзале Ленина поздно вечером встречал председатель Петросовета Чхеидзе. Провел в «царский» зал вокзала. Но Ленин с Надеждой Константиновной сразу поехали в бывший особняк балерины Кшесинской, где расположился большевистский ЦК. Подогнали бронеавтомобиль, и Ленин, забравшись на броню, выступил. А потом во дворце произнес еще одну речь перед большевиками. Товарищи по партии, с нетерпением ожидавшие вождя, устроили ужин. Его младшая сестра Мария Ильинична вспоминала: «Помню, с какой жадностью он накинулся на курицу, которую ему подали».
Ленин впервые открыто выступал в России. Некоторые из собравшихся его никогда не видели. Крупская внимательно наблюдала за реакцией большевистских вождей на слова ее мужа, хотела понять, кто за Владимира Ильича, а кто сомневается в его лидерстве. Ночевать поехали к его старшей сестре Анне Ильиничне Ульяновой – в ее квартиру на Широкой улице, дом № 53. Своего жилья человек, который через несколько месяцев станет полным хозяином России, не имел. У него не было ни имущества – они вернулись из Швейцарии налегке, ни денег, стремительно терявших ценность.
Один из встречавших его на вокзале вспоминал: «Когда я увидел вышедшего из вагона Ленина, у меня невольно пронеслось: «Как он постарел!» В приехавшем Ленине не было уже ничего от того молодого, живого Ленина, которого я когда-то видел в скромной квартире в Женеве и в 1905 году в Петербурге. Это был бледный изношенный человек с печатью явной усталости».
Каким Ленин вернулся в Россию
Природа наделила Ленина фантастической целеустремленностью и железной волей, но хрупкой нервной системой, отмечают историки. От нервных вспышек по телу выступала сыпь. Он был очень вспыльчивым, раздражительным, легко впадал в гнев и ярость. Быстро уставал и нуждался в отдыхе. Мучился бессонницей, его одолевали головные боли. Поздно засыпал и плохо спал. Утро у него всегда было плохим. Бросалась в глаза его маниакальная забота о чистоте, ботинки он начищал до блеска, не выносил грязи и пятен.
«Все, кто знал Владимира Ильича, – рассказывал его брат Дмитрий, – помнят, как менялось у него настроение. То веселый, смеющийся заразительно, как ребенок, увлекающий собеседника быстрым бегом своей мысли, хохочущий без конца, до слез. То мрачно сдержанный, строгий, ушедший в себя, сосредоточенный, властный, бросающий короткие, резкие фразы, углубленный в разрешение какой-то трудной, важной задачи».
Ленин умел приятно улыбаться и располагал к себе собеседников, вспоминали эмигранты, но от его заливистого смеха становилось не по себе.
«У Ленина глаза были карие, в них всегда скользила мысль, – вспоминала революционерка Александра Михайловна Коллонтай. – Часто играл лукаво-насмешливый огонек. Казалось, что он читает твою мысль, что от него ничего не скроешь. Но «ласковыми» глаза Ленина я не видела, даже когда он смеялся».
