Пенни подходит вплотную ко мне – веселая, улыбающаяся. Я чувствую себя слабым и расстроенным.
– Пожалуй, я пока не готов шутить на эту тему, – бормочу я. – Еще не время.
– Прости, – спохватывается Пенни. – Если честно, то я ожидаю твоего прямого мужского признания! Вдруг ты сдашься и все мне выложишь, а? Что, если ты затеял путешествие во времени только для того, чтобы клеить всяких телок? А как только наиграешься со мной, то навсегда вернешься в свое измерение – а это в первую очередь означает, что ты превратишь меня в привидение, и я никогда не увижу тебя.
– Я не могу вернуться, даже если бы и хотел. Мне не по силам изобрести машину времени.
– Но если бы ты это сделал, я бы не появилась на свет, верно? И остальные – тоже…
Мне на ум приходят давние слова Пенелопы насчет того, как она расчленяет задачи по секундам. Со всеми ли работает подобный метод? Поможет ли он мне забыть всех людей, которых я устранил? Можно ли, действуя в устойчивом, как у часового механизма, ритме уничтожить вселенную?
– Кстати, я заметила, что ты так и не сказал, которая из нас горячее.
– Ты, – отвечаю я.
– Соображаешь! – одобрительно смеется Пенни. – Теперь быстренько поцелуй меня, и тогда я поверю тебе.
Мы целуемся, гуляем и разговариваем. Мы уплетаем поздний ланч, возвращаемся к ней домой. Мы спим в ее постели, пока солнце не начинает клониться к закату.
Этот день – самый любимый из всех, какие мне довелось прожить.
И он еще не закончился.
Когда я просыпаюсь, Пенни лежит рядом со мной, свернувшись калачиком. Она – не Пенелопа. Она не собирается рассеяться на молекулы.
79
Мы валяемся на кровати и лениво пытаемся принять решение насчет ужина. Внезапно пищит мой смартфон. Я не хочу отвечать на звонок, потому что на свете нет никого, с кем я хотел бы говорить, кроме Пенни, но она встает и идет в ванную, и в результате я отвечаю. Я успешно увиливал от работы, но теперь уже не отвертишься. Может, если кто-то из офисных ребят получит подтверждение, что я, по крайней мере, жив, то Джона-архитектора оставят в покое?
Это – моя помощница по планированию. Девушка пребывает в состоянии паники и настойчиво интересуется моим местопребыванием.
Оказывается, до меня пытались дозвониться, но лишь сейчас сотрудники обнаружили, что почему-то перепутали мой номер смартфона со стационарным номером моего рабочего телефона в офисе.
Помощница сообщает, что фуршет вот-вот закончится и моя программная речь должна, по графику, начаться через тридцать минут.
Я попал! Сегодня – первый день международной конференции по вопросам архитектуры и градостроительства. Данное мероприятие проводится в Торонто впервые.
Предполагалось, что я, как местный вундеркинд, должен был произнести речь на ее открытии. Ну я и согласился – пару месяцев назад. Мне непонятно, почему мое выступление не отменили, когда я попал в больницу, но, так или иначе, организаторов никто ни о чем не предупредил. Сейчас они жутко перепуганы из-за моего отсутствия, поскольку пятьсот приглашенных гостей – а это архитекторы, градостроители, культурологи, аспиранты и кто-то там еще – торчат под дверью аудитории и горят желанием послушать Джона Баррена.
Мне нечего сказать пятистам фанатикам архитектуры, но какой-то навязчивый зуд в подсознании твердит мне, что это важно для Джона. В итоге, невзирая даже на то, что я не хочу быть Джоном, я вежливо продолжаю разговор. Я заверяю собеседницу, что Джон будет на месте в назначенное время. Я объясняю ситуацию Пенни: могу поручиться, сперва она сразу заподозрила, что я пытаюсь хитроумно смыться после того, как мы с ней занимались сексом четыре раза за минувшие восемнадцать часов.
Но я приглашаю ее на конференцию, и мы впервые вместе моемся под душем, и, да, я действительно не хочу покидать ванную комнату, но Пенни внезапно становится чрезвычайно деловитой. Она идет в спальню, натягивает очаровательное маленькое платье и красится, а я тем временем бреюсь бритвой, которую она использует для ног и подмышек.
Мы вызываем такси, едем ко мне домой, оставляем машину ждать с включенным счетчиком, пока я натягиваю костюм, а Пенни бегло осматривается по сторонам. Она завязывает мне галстук, и это ощущается настолько интимно, что у меня к глазам подступают слезы. Она улыбается мне тепло и одновременно с любопытством. Я думаю, что именно ее улыбка придает мне решимости и наполняет меня отвагой.
80
Я ничего не запланировал для участников конференции, вероятно, очень умных и талантливых людей. Без всякого сомнения, сейчас они задаются вопросом, оправдана ли поднятая вокруг меня (вокруг него, Джона Баррена) шумиха хоть самую малость.
Смею вас заверить, она совершенно неоправданна.
Я иду в аудиторию, держа за руку Пенни, а вокруг меня суетится группа организаторов, которых интересует, принес ли я с собой аудиовизуальные материалы. Я осматриваю зал, набитый под завязку, и вижу маленькую кафедру, находящуюся перед высоченным панорамным окном с тяжелыми шторами. В моем мозгу до сих пор нет ни единой мысли. Вся жидкость, имеющаяся в моем теле – вплоть до последней молекулы, – кажется, готова покинуть мой организм сквозь потовые железы. В горле возникает странное трепещущее ощущение, будто я проглотил сразу целый рой моли.
Я замечаю щель между шторами – тот, кто закрывал их, не дал себе труда последний раз дернуть за шнур. Аудитория находится на верхнем этаже башни, стоящей возле озера, и сквозь щель я вижу крыши Торонто. Я прошу маркер или что-нибудь, чем можно рисовать, и, резко раздвинув занавеси, открываю вид на город. Ко мне пробирается помощница по планированию с толстым фетровым маркером в руке. Я снимаю колпачок со стержня и, чувствуя затылком пристальные взгляды пятисот скучающих человек, провожу стержнем прямо по стеклу.
Я рисую Торонто из моего мира и мельком поглядываю на чужой горизонт.
Это любопытный опыт из области когнитивного, поскольку – в отличие от Джона – я не умею рисовать. Я мечусь между двумя своими ипостасями: его талантом и моей памятью. Я создаю схематическое изображение Торонто, где родился Том Баррен.
В зале тихо, кто-то лишь переговаривается вполголоса, а кто-то деликатно откашливается. К счастью, никто не кричит: «Прекрати пачкать стекло, идиот!».
Я продолжаю чертить, пока не завершаю контур таким, каким он вроде бы выглядел там, откуда я прибыл. Затем я поворачиваюсь к аудитории.
– Мы бездари, – говорю я. – Мы подвели сами себя, а заодно и весь мир. Ведь архитектура является искусством, внутри которого мы обитаем. И мы могли бы жить в волшебной сказке – вместо унылых геометрических коробок. Мы, находящиеся здесь, создаем раму, сквозь которую мир смотрит на свое отражение. И если реальность предоставила нам материалы, мы должны дать волю своему воображению! Мы должны потребовать все, что нам нужно, и создать новый образ города – всех городов на свете, – и переопределить образ жизни людей на планете… Нет ничего невозможного. Нам требуется лишь инфраструктура. Но вдохновляем ли мы материальную среду, чтобы она подчинялась нашим великим идеям? Или же, напротив, позволяем инфраструктуре сковывать нас? Тот, кто не доверяет себе, подводит мир, будущее и любого человека, который выглядывает в окно, надеясь увидеть достижения цивилизации.
