– Значит, ты считаешь, что у меня психотические бредовые фантазии и я сочинил никчемный сюжет?
– В яблочко, Джон! – соглашается она.
– Грета, ты – моя родная сестра. Наверное, ты знаешь меня лучше, чем кто-либо другой. Скажи мне начистоту, являюсь ли я твоим кровным братом или просто выдаю себя за него?
– Чем-то и впрямь отличаешься от того парня, каким был месяц назад, – говорит она. – Но самое странное заключается в том, что ты – новый – ты мне по-настоящему нравишься. Ты изменился и стал другим. Ты обращаешь внимание на меня и на родителей! Ты слушаешь нас. Ты ни разу не проверил почту в смартфоне. И у тебя перестали тускнеть глаза в разгар беседы – прежде, когда такое случалось, это был явный сигнал, что ты отвлекся и витаешь в облаках, думаешь о работе или о чем-то еще… А теперь я за всю ночь не заметила у тебя стеклянного взгляда. Эх, мне бы не хотелось слишком привыкнуть к тебе, поганец ты этакий!
Грета садится на кушетке и, прожигая меня взором, указывает на Пенни.
– И не заставляй меня изумляться появлению здесь этого сексапильного книжного червя, – добавляет Грета, не понижая голоса. – Я имею в виду, что ты наконец-то удосужился привести в гости девушку, которая вполне могла бы понравиться и мне. Но зачем ты все испортил совершенно эпическим образом? Признавайся?
– Считай, что это была техническая накладка, – миролюбиво говорит Пенни. – Кстати, ваша семья – просто удивительная. Когда мои родные собираются вместе, я порой умираю со скуки. Мы треплемся ни о чем. А любой тридцатисекундный отрывок беседы, которую мы вели сегодня ночью, автоматически стал бы самой увлекательной темой из всех, какие когда-либо обсуждала моя семья.
– Ну конечно! – восклицает Грета. – А можно посмотреть на ситуацию с другой стороны – и тогда получается, что все, что я в своей жизни знала и любила, балансирует на грани чего-то темного и холодного, с острыми зубами! Такие челюсти если и вцепятся, то уж никогда не выпустят. В общем, мне страшно. И не смейтесь надо мной, я не вру.
92
Папа отправляется спать. Грета решает улечься в своей бывшей детской, которая теперь получила статус гостевой комнаты. Пенни бредет в ванную. Мама крепко берет меня за руку, приводит в свой кабинет и закрывает дверь.
– Я страдаю от депрессии, – сообщает она. – Принимаю лекарство. «Лексапро».
– Папа в курсе? – уточняю я.
– Разумеется, – отвечает она. – Это не тайна.
– А почему я ничего не знаю?
– Не уклоняйся от темы, – одергивает она.
– Какой?..
– Депрессия может быть наследственной.
– Мама… – выдыхаю я.
– Если кто-то из родителей подвержен клинической депрессии, риск, что такое заболевание проявится у ребенка, возрастает в три раза, – заявляет она.
– У меня нет депрессии, – отрицаю я.
– Именно это я и твердила себе в течение двадцати пяти лет. Джон, у меня в мозгу какой-то провод перекрутился. Всю жизнь я стараюсь выправить его, но похоже, что мой бзик передался и тебе. Если ты чувствуешь в глубине души, что не заслуживаешь счастья, то должен понять одно: это чувство – точно такая же болезнь, как рак, и малярия, и грипп.
Она начинает плакать. И теперь абсолютно неважно, кто я – хрононавт, псих или просто парень с нарушенной химией мозговых процессов, – так или иначе, мне нестерпимо больно видеть плачущую мать.
– Хорошо, – соглашаюсь я. – Я пройду обследование. Я проконсультируюсь со специалистом, и пусть он поставит мне диагноз. Я сделаю все, что надо, я тебе обещаю, мама.
– Спасибо, – шепчет она.
– Как только вернусь из Сан-Франциско.
Мама зажмуривается, и на ее лице стремительно меняются несколько выразительных гримас.
Наконец, она открывает глаза и смотрит на меня с явным состраданием.
– Как ты считаешь, это нормально? – спрашивает она. – Ощущать себя мошенником.
– Прости?
– Я внимательно слушала, что ты говорил. Ты ощущаешь себя воришкой, плагиатором. Ты убедил себя в том, что крадешь свои лучшие архитектурные идеи из другого измерения.
– Ты имеешь в виду те сооружения, которые критики считают смелыми, опережающими свое время проектами, верно? Ни одного из них я не выдумал. Я увидел их во сне и выдал за свои собственные творения. Я – вовсе не гений. Я – художник-паразит и рано или поздно остальные это поймут.
– Бедняжка, – вздыхает она. – Но послушай меня, Джон: ведь я чувствовала то же самое, когда начала преподавать и когда опубликовала свою первую книгу. А став деканом, мне порой казалось, что я заняла чужое место. Каждый из нас в какой-то степени чувствует себя мошенником. Вот одна из тайн жизни. И никто не избежал подобной участи.
– Я знаю о синдроме самозванца. У меня – совсем другое состояние, – возражаю я.
– Хорошо, – произносит мама. – Пусть ты не талантливый архитектор, а плагиатор и вор. Правда, ты заимствуешь проекты зданий не из иной реальности, а из своего собственного мозга. Задумайся на минуточку: возможно, такое испытывает каждый художник. Иногда можно предположить, что авторы не имели никакого отношения к своим произведениям. Как будто он выхватил нечто из эфира, поставил снизу подпись и нисколько не заслуживает триумфа.
– Нет, мама, ты не поняла…
– Ты стал известным. Ты стремишься к славе, но успех может легко вскружить голову. Славу тоже можно рассматривать как определенное психическое расстройство. И хотя она приносит немалые дивиденды, мы прекрасно знаем, что есть и обратная сторона медали. Я – не большая поклонница Фрейда, но в славе есть нечто разрушительное – из-за чего бессознательное и Супер-Эго пожирают Эго, словно анаконды в клетке. Успех деформирует личность, взрывается протуберанцами тревоги и опустошает человека, превращая его в хэллоуинский фонарь из тыквы. Это все равно что сияющая пыль пикси, обжигающая, как кислота, и разъедающая кожу.
– Мама, я обычный архитектор. И, конечно, я не звезда. Я просто пользуюсь популярностью в узких кругах.
– Вот видишь, Джон! – с нажимом произносит она.
– Что?
– Известность пришла к тебе всего полгода назад. Неужели тот факт, что в это же время с тобой случилось… помешательство, никак не связан со славой? А ты в курсе, что Юнг говорил о совпадениях? По мнению Юнга, если мы не видим цели, это не означает, что к ней не ведет ни одна дорога.
– Я слишком устал для продолжения заумных психологических бесед, – признаюсь я. – И, пожалуйста, не привлекай сюда Фрейда с Юнгом. Это слишком жестоко.
– В таком случае подумай хорошенько, Джон! – не сдается мама. – Пути назад нет. Ты застрял в неприглядной, мертвящей реальности, да еще без машины времени. С твоей родной планетой покончено навсегда, что логически следует из твоего рассказа.
