– Погодите! – перебиваю его я. – Двигатель работает? Прямо сейчас?
– Я включил его через два дня после аварии, – подтверждает Лайонел. – С тех пор он крутится без остановки.
Лайонел прикасается к сенсорному экрану, кресло раздувается и, меняя наклон, осторожно ставит его на ноги. Эскалатор несет нас на три этажа вниз, к массивной стальной двери, которая открывается.
Я вижу перед собой бетонную комнату.
В ней, опутанный кабелями и гибкими трубами, находится Двигатель Гоеттрейдера.
Многие элементы кажутся упрощенными, но в целом его облик не изменился. Неужели я действительно способен ощущать его работу?..
Я молча наблюдаю за тем, как плотное колеблющееся облако чистой энергии асинхронно вращается вокруг основной поглотительной катушки.
Двигатель, окруженный сияющим ореолом, немного смахивает на Сатурн.
Но я и так отлично знаю, на что все это похоже.
На вихрь.
106
Двигатель настолько прекрасен, что от него трудно отвести взгляд.
Лайонел стоит рядом со мной, излучая гордость и любопытство.
– Разве не поразительно? – осведомляется Лайонел. – А в вашем мире – так же?
– Да, – говорю я.
– Вот что позволило мне удержаться на ногах, – добавляет он, – после той аварии. После провала. Каким-то чудом мне удалось спасти систему, и она не расплавилась. Я бесчисленное множество раз проанализировал события посекундно и, согласно моим вычислениям, выключение устройства посреди цикла должно было закончиться… катастрофой.
– Я вмешался раньше, чем положение стало необратимым.
– Значит, вы оттолкнули меня? – спрашивает он.
– Да. И вновь включил Двигатель.
– Мне казалось, что я почувствовал, как меня пихнула чья-то рука, но в том хаосе это вполне могла сделать волна сжатой силы. Высвобожденная энергия непредсказуема.
– В моем мире каждый школьник знает последовательность событий, начиная с конкретной даты эксперимента, – отвечаю я. – Включение Двигателя стало узловым пунктом в истории человечества.
– Тяжело слышать, как должны были бы развиваться события при иных обстоятельствах, – произносит он. – Однако устройство выручило меня… Но я-то хотел сделать мир лучше, а вместо этого я чуть не погубил его. Оглядываясь назад, я понимаю, что я, образно говоря, задавил в себе нечто очень важное. Но в результате я обрел клиническую беспристрастность, позволившую мне увидеть смысл в том, что вроде бы смысла не имело. В двух фрагментах данных. Один свидетельствовал о том, что сигнатура радиации, испускаемой устройством после включения, была каким-то образом обнаружена до того, как я включил Двигатель. Второй сводился к тому, что я заметил вас, облаченного в странный костюм. Я предположил, что вас окутывала сфера невидимости, которая дестабилизировалась энергетическим выбросом Двигателя.
– Точно!
– Но это не означало, что в вашем мире технические возможности превышали достижения нашей эпохи. А на вопросы, возникшие в связи с обоими непонятными моментами, имелся лишь один удовлетворительный ответ.
– Путешественник во времени, – подсказываю я.
– Конечно. Поэтому несложно было сообразить, что эксперимент прошел не просто успешно, а скорее, с триумфом, и впоследствии событие сочли настолько важным, что решили вернуться в прошлое и понаблюдать за ним. Я планировал в случае успеха оставить устройство включенным – очевидно, навсегда, – и поэтому решил, что вы вычислили точный миг времени и точку в пространстве, следуя по радиационному следу из будущего в прошлое.
– Мы называем его тау-радиацией, – выпаливаю я.
– Тау? – переспрашивает он. – Но она не имеет никакого отношения к тау-лептонам. Хотя постойте, тау-частицы обнаружили в середине семидесятых! Но если тау-радиацию зафиксировали раньше, то логично, что тау-лептону дали другое название. А как вы в своем мире называете лептоны, способные распадаться на адроны, если не тауонами?
– Понятия не имею, – мямлю я.
– Но разве вы не ученый? – удивляется Лайонел.
– Не совсем, – отвечаю я. – Пожалуй, я… хрононавт.
– Хрононавт, – повторяет Лайонел.
– Не я выдумывал этот термин.
Лайонел кажется мне разочарованным. Вероятно, он надеялся на общение с себе подобным. Однако мне, как ни странно, сразу делается легче. Здесь ко мне почти всегда относятся с уважением, которого я не заслужил. И разочарование Лайонела меня в некотором роде успокаивает.
– Когда я дернул рубильник, чтобы выключить устройство, – продолжает Лайонел, – то была инстинктивная реакция или шок. Ведь еще пара секунд – и энергетический поток стабилизировался бы. Но благодаря вам он начал замыкаться на себе. Включив устройство, вы спасли сотни миллионов жизней.
– Мне приятно слышать от вас похвалу, но в тот день мир проиграл гораздо больше, чем выиграл.
– Случилась серьезная неприятность, – кивает Лайонел, – но она принесла немалую пользу, хотя наблюдатели пострадали. Ушибы и ссадины, несколько сломанных костей и выбитых зубов, но, в общем, ничего ужасного. За исключением Джерома. Из-за его утраченной руки я превратился в монстра. Но я никогда не завидовал тому, что он спас ей жизнь. Вы знаете об… Урсуле?
– Я же был там и все видел.
– Когда именно вы попали в лабораторию?
– За пять минут до того, как в помещение вошли остальные. Шестнадцать Свидетелей. Так у нас принято их называть. Вы находились в лаборатории в одиночестве. А потом я увидел ее, Урсулу Франкер.
– Ясно, – произносит он. – И вы поняли…
– Да.
– Сколько времени с тех пор прошло для вас? С того дня в лаборатории?
– Две недели, – отвечаю я. – Если быть точным, две с половиной.
– Урсула любила говорить, что самые сложные проблемы физики – ерунда по сравнению с противоречиями человеческого сердца.
– Я уже слышал это. От ее дочери.
– Вы встречались с Эммой? – восклицает он.
– Она сказала мне, где вас искать.
– Она упоминала обо мне что-нибудь еще?
– Вы полагаете, что вы – ее отец?
Растерянный Лайонел едва не теряет равновесие, но аппаратура, управляющая его ногами, не позволяет ученому рухнуть на пол. Глядя на него, можно подумать, что он облачен в костюм не по размеру, правда, одеяние это сделано из его мышц и кожи.
– Не знаю, – бормочет Лайонел. – Возможно. Вероятность очень высока. Но Урсула отказалась проводить анализ отцовства. Она сказала, что это обмен. Вроде того, как ребро Адама превратилось в Еву. Так руке Джерома предстояло «сделаться» его дочерью. Однажды я даже попытался пошутить и сказал Урсуле, как я удивлен тем, что человек со столь могучим интеллектом, как она, прибегает к библейской аналогии. Ведь она была непреклонной. Она заявила: или – или. Или у меня будет ребенок с фамилией Джерома, или ребенка не будет вовсе.
