– Что вы имеете в виду? – не понимаю я. – Так все говорят.
– Какая бессмыслица! – бурчит он. – Двигатели превращают энергию в силу. Генераторы превращают силу в энергию. Мое устройство нужно называть Генератором Гоеттрейдера.
Я, как наяву, вспоминаю раздражительного школьного учителя естествознания, который сердито рявкал на нас, что Лайонел Гоеттрейдер наверняка взбесился бы, узнав, что в названии столь бесстыдно исказили суть изобретения.
Когда президент Джонсон в телевизионном обращении 22 августа 1965 года сообщил об открытии Гоеттрейдера всему миру, его советники по науке обсуждали список возможных наименований устройства. Кстати, честь дать ему название принадлежит двоим приближенным помощникам президента Джонсона – Джеку Валенти и Ричарду Гудвину, которые вписали в речь броские слова «Двигатель будущего доктора Гоеттрейдера». Их-то Джонсон и использовал в выступлении, а потом название сократилось до «Двигателя Гоеттрейдера». И прижилось.
И хотя в этом была заслуга не автора, а президентских спичрайтеров, я не могу винить Лайонела в равнодушии: лучевая болезнь уже давала о себе знать. Срок жизни Гоеттрейдера истекал.
Мне следовало сказать ему об этом сейчас, но я не осмеливаюсь. Конечно, каждая минута умолчания затрудняет грядущее объяснение, но ведь безумно сложно объяснить человеку, что он должен был полвека назад умереть в страшных мучениях.
К счастью, Вэнь знаком дает понять, что все в порядке, и мы покидаем салон супермобиля. Лайонел своей необычной, твердой и при этом расслабленной походкой направляется к единственной двери склада. Затем он по-дирижерски взмахивает рукой, и дверь, громко лязгнув тяжелыми засовами, открывается.
Внутри склад столь же невыразителен, как и снаружи: гладкие оштукатуренные стены, звукоизоляция, открытые балки потолка и каркас стен. Дом Лайонела воспринимался мной как последний плацдарм моего прежнего мира, а вот склад меня не впечатлил.
Воздух здесь прохладный и немного вязкий, словно его очистили от любой органики.
Но и здесь заметны всяческие мелкие хитрости. Нет ни единого электропровода. Освещают помещение шары, наполненные переливающимися газовыми волнами. Да и пол вовсе не цементный! Выясняется, что он состоит из тонкослойных клиновидных пластинок на вращающихся стержнях – они, как лента конвейера, движутся вперед со скоростью, которую Лайонел задает, размахивая пальцем из стороны в сторону. На запястье у него поблескивает нечто вроде старинных механических часов – я думаю, что это своеобразный пульт управления.
Мы минуем, одну за другой, несколько дверей, собранных из литых металлических секций, со сложными запорными механизмами и сенсорными панелями. На них нет никаких обозначений, но по мере нашего приближения каждая из них призывно освещается – так бездомные щенки виляют хвостами около калитки чужого дома. Лайонел, весьма разговорчивый в супермобиле, помалкивает. Вероятно, пытается повысить драматизм момента, но мои мозги настолько перегружены, что я уже ничего не способен воспринимать, и сценические уловки гения пропадают втуне.
Лайонел указывает на непримечательную дверь в конце коридора, и движущийся пол останавливается. Ученый взмахивает рукой, и меня окутывает конус индигового свечения, излучаемый из расположенного над головой светильника. Во время сканирования я ощущаю легкую щекотку в каждом фолликуле. Лайонел смотрит на свои «часы», и я замечаю в его глазах необычный отблеск – он носит контактные линзы, связанные с его ручным гаджетом и проектирующими в его поле зрения трехмерное изображение.
Секционная дверь поворачивается, открывая темное помещение непонятного размера. Лайонел входит туда, явно ожидая, что я последую за ним. Я так и поступаю.
Лайонел выжидает, пока дверь закроется, оставив нас погруженными во тьму.
А потом загораются огни. Я щурюсь. Мы находимся в просторном ангаре с куполообразным потолком, достигающим в высоту семь или восемь этажей. Помещение озарено ярким светом нескольких тысяч крохотных светильников.
В центре ангара стоит компактное и одновременно массивное устройство из полированной стали с оторочкой из черных панелей. Похоже, последние обладают высокими светопоглощающими свойствами, поскольку свет, заливающий зал, изгибается вокруг странного предмета. Из выпуклости на задней стороне устройства торчат шланги, которые, змеясь по полу, исчезают в широком вентиляционном отверстии на противоположной стене помещения.
В радиусе десяти футов вокруг устройства пол прямо-таки сверкает, как будто бетон алхимическим способом отполировали до зеркального состояния.
Воздух здесь пропитан резким запахом, не то статического электричества, не то соли. И он не сернистый. Скорее… океанический.
– Что это? – вырывается у меня.
– Ну как – что? – отзывается Лайонел. – Машина времени, конечно.
111
Лайонел Гоеттрейдер создал машину времени.
Все технологические усовершенствования и открытия были необходимы гению именно для этой цели – чтобы сделать возможным путешествие во времени. Ни одно из новаторских изобретений не требовалось Лайонелу ради комфорта или удовлетворения собственного самолюбия.
Они имели значение лишь постольку, поскольку приближали Лайонела к его главной цели. Некоторые из них он выбросил за дверь – для мира, чтобы тот грыз их, как голодная собака грызет кость с остатками мяса. Некоторые он даже не подумал обнародовать: видимо, Лайонел не считал, что они могут понадобиться простым смертным, не заслуживающим столь щедрых подарков.
Так, к примеру, получилось с телепортацией. Лайонел решил, что человечество еще не доросло до использования технологии атомарного распада живого объекта и воспроизводства данного объекта в другом месте. Однако метод телепортации мог пригодиться для его машины времени, и поэтому Лайонел тоже спрятал его в копилку своих достижений.
В общении с Лайонелом меня немало обескураживает то, что здесь он оказался не благородным гением-мучеником, каким был в моем мире, а эксцентричным старым отшельником. Он сделался гораздо более яркой персоной, чем был пятьдесят лет назад, но потерял беспорочную индивидуальность мифического героя. У него – множество потребностей, он мрачноват, тщеславен, язвителен и самодоволен. На этот мир – сборище ретроградов – он взирает с насмешкой и презрением, зато глубоко удовлетворен своей тайной ролью в его формировании. При этом он негодует на всех и каждого за то, что его заслуги не ценят, хотя он по собственному желанию тщательно скрывает их от человечества.
Тревожный расклад, ничего не скажешь.
У Лайонела есть кое-что, дающее ему преимущество перед моим отцом Виктором Барреном. Лайонел уже полвека назад был уверен в том, что перемещения во времени реальны (или, по крайней мере, имел основательное теоретическое допущение такой возможности). Показания приборов, зафиксировавшие мое присутствие, дали ему ключ для проникновения в суть проблемы. Он действительно мог использовать энергетическую сигнатуру Двигателя Гоеттрейдера как радиационный след, ведущий через пространство и время.
