– Потому что именно так вы сказали своему однокашнику на похоронах Нильса Бора. Он написал книгу о вас, Лайонел. Все, с кем вы когда-либо перемолвились хотя бы словечком, написали о вас воспоминания.
– На похороны Бора я заявился незваным, исключительно из тщеславия. Я был молод и впечатлителен. Бор не был лишен известной научной проницательности и мог похвастаться оригинальными идеями, но разве он создал что-нибудь? Нет. Ему нравилось читать газетные статьи, посвященные собственной персоне. А мое имя он, конечно, сразу же забыл. Какой-то студент, когда-то учившийся у него. Некто, кому он однажды спас жизнь.
– Лайонел, думаю, вам не с кем поговорить по душам. Но поскольку вы угрожаете убить мою семью и женщину, которую я люблю, у меня нет особого желания вас слушать.
– Женщина, которую вы любите? – фыркает он. – Вы, наверное, шутите? Вы познакомились с ней две недели назад. Может, вы считаете, что я не потрудился как следует изучить вас? Я наблюдал за вами тридцать два года, ожидая, когда вы станете тем человеком, который явился ко мне в прошлом. Любовь!.. Я всю жизнь прожил только ради любви. А вы никогда не проводили ни с одной женщиной больше месяца. Вы держите своих родных в отдалении. У вас нет друзей. Впрочем, ваши коллеги уважают вас за ваш талант. Между прочим, именно ваши способности и подарили мне надежду на то, что когда-нибудь я освобожусь от этой ложной жизни.
– И где же ваши любимые, Лайонел? Куда подевались ваши родные и друзья? За пятьдесят с лишним лет вы были равнодушны ко всем, кроме чужой жены.
– Повторяю, вы ни черта не знаете обо мне! Кого вы хоть когда-нибудь любили, а потом теряли? Вам интересна только ваша архитектура, а люди, живущие в зданиях, спроектированных вами, вам безразличны. Я рисковал всем ради Урсулы. Ради нее я пересек время и пространство. Что вы вообще способны понять о такой любви? О такой потере?
Лайонел обладает скверным характером, однако он – величайший гений в истории человечества, так что я немного растерян. Я чувствую себя оскорбленным.
Да что он себе позволяет?..
Но спустя секунду я понимаю: он думает, что я – Джон.
Даже если Лайонел отследил каждую секунду жизни Джона, он мог наблюдать лишь то, что происходило в этом векторе времени.
О моем мире у него могут быть только догадки.
За минувшие три недели я потерял женщину своей мечты и своего будущего ребенка. А еще я украл прибор стоимостью в триллион долларов и стал первым хрононавтом. Я наблюдал за ходом эксперимента, изменившего мир, и аннигилировал свою родную реальность. Я погрузил человечество в антиутопию, лишил миллиарды людей возможности появиться на свет, загубил научную карьеру отца и возродил свою мать. Я обрел сестру, которой не суждено было родиться в моем мире, встретил настоящую любовь, материализовался в виде талантливого архитектора и нашел гения-титана, прячущего кучу скелетов в своем шкафу.
И в конце концов оказывается, что этот тип катастрофически недооценивает меня!
Я изведал и любовь, и чувство утраты.
Я знаю горе, которое разжевывает и глотает тебя целиком.
Зато Лайонелу ничего обо мне не известно. Он впустую потратил свое время, наблюдая за Джоном.
Меня зовут Том Баррен, и однажды я трансформировал реальность.
Я могу сделать это еще раз.
124
Как единственный человек, когда-либо попробовавший оба варианта путешествия во времени, могу сказать, что способ Гоеттрейдера нисколько не похож на тот, который разработал мой отец.
Сукин сын даже не намекнул мне о том, чему я подвергнусь.
Я стою как столб, держа в руках машину времени, и Лайонел смотрит на меня в упор.
– Надеюсь, что пока вы будете добираться до пункта назначения, вы поймете, почему я сделал все это, – с пафосом произносит он.
Затем Лайонел издает поразительные, почти нечленораздельные звуки, которые звучат как абракадабра.
– Янем етитсорп, – булькает он.
И с этими, с позволения сказать, словами Лайонел отсылает меня в прошлое.
Я предполагал, что буду чувствовать примерно то же самое, что при использовании отцовского аппарата. И действительно, сначала у меня возникает ощущение падения спиной вперед в чрезмерно растянувшемся моменте противоборства между равновесием и силой тяжести. Но головокружительный, выворачивающий тело наизнанку водоворот сенсорных ощущений так и не наступает.
Зато я вижу Лайонела, который делает немыслимые пассы и нервно подергивается.
Он продолжает пялиться на меня, а затем открывает рот, как-то странно выворачивая челюсть.
– Простите меня, – доносится до меня его голос.
Я хочу огрызнуться, что его извинения никому не нужны, но я парализован. Мои губы не шевелятся. Мои глаза не мигают. Я могу лишь таращиться прямо перед собой.
– Отэ есв лаледс я умечоп етемйоп ыв яинечанзан аткнуп од ясьтарибод етедуб ыв акоп отч ьсюедан, – добавляет Лайонел.
Похоже, он говорит задом наперед.
Я шокирован до предела. Неужто Лайонел решил вдобавок еще и подшутить надо мной? Но ведь свое извинение он произнес задом наперед специально и, похоже, дал мне подсказку.
А что в таком случае означает фраза: «Надеюсь, что пока вы будете добираться до пункта назначения, вы поймете, почему я сделал все это»?
Путешествие во времени с использованием машины моего отца происходило мгновенно. О том, чтобы «добираться до пункта назначения» несколько минут или часов, и речи быть не могло. Ты был в настоящем и сразу оказывался в прошлом.
Но сейчас – другое дело!
Это перемещение исчисляется даже не микросекундами. Проходят самые настоящие секунды, одна за другой, тик-так, только наоборот. Я наблюдаю за своими неестественными движениями. Слышу скачущие, иностранные, на слух, фонемы, которые изрыгаем мы с Лайонелом в ходе разговора, предшествующего включению устройства.
И меня наконец озаряют первые проблески понимания того, что Лайонел по-настоящему поворачивает время вспять.
Меня пробирает животный ужас, и я тщетно пытаюсь с ним справиться.
Ведь не может все это происходить в режиме реального времени, верно? Движение ускорится в любое мгновение, в любое мгновение, в любое мгновение, в любое мгновение, в любое мгновение.
Ничего подобного не происходит.
Вот о чем Лайонел не дал себе труда упомянуть – мне предстоит возвращаться в прошлое, отматывая назад каждую секунду в течение пятидесяти одного года. И хотя столь концептуальные понятия, как минуты и часы легко представить себе совсем или почти лишенными продолжительности, но как абстрактные человеческие понятия они совсем не таковы.
Я смотрю, как мы с Лайонелом беседуем в куполообразной комнате, и слушаю движущийся в обратную сторону диалог. Но слежу за картинкой без особого внимания. Я до сих пор надеюсь, что события ускорятся, я провалюсь во временную червоточину и с головокружительной быстротой окажусь в пункте назначения.
