– Ты смеешься? – закричала я.
И он правда рассмеялся.
Не желая больше слушать его, я спешно ушла под раскат грома и краем глаза увидела букет белых роз, мокнущих в урне.
Это было ужасно знакомо, но почему-то не вызывало жалости – лишь сердило, как плохой спектакль.
На следующий день, серый и беспросветно тусклый утром, но теплый и солнечный вечером, мне позвонила мать Антона. Я как раз сидела на паре, когда заметила, как беззвучно светится экран мобильного телефона. Увидев знакомый номер и поняв, что это Алла Георгиевна, я впала в ступор. Однако все-таки выскользнула тихо из аудитории и приняла вызов с бешено колотящимся сердцем.
Что она опять задумала? Вновь будет шантажировать меня и мою семью?
– Катя Радова? – услышала я голос Адольской. Такой же надменный, как и в прошлый раз, но чуть более теплый – всего на пару градусов.
– Здравствуйте, – тихо ответила я.
– Узнала? – осведомилась Алла.
– Да. – Я прислонилась к стене, не понимая, чего она от меня хочет.
– Радует твоя хорошая память. Я хочу поговорить с тобой, – словно услышала Алла мои мысли.
– Снова что-то случилось с Антоном? – спросила я тревожным голосом.
– Нет. И, думаю, ты лучше знаешь, что с ним происходит и случается.
– Тогда что вы хотите? – этот вопрос я задавала с опаской.
– Поговорить. Приезжай ко мне в семь. – Она продиктовала адрес, вновь даже не интересуясь, смогу я или нет.
И бросила трубку, оставив меня в недоумении.
В аудиторию я вернулась на ватных ногах. Нет, я не хочу, чтобы все начиналось сначала. Не хочу выяснения отношений. Унижений. Злости. Отвратительных слов. Почему ей не живется спокойно?
– Что случилось? Где лицо потеряла? – шепнула мне Нинка, одновременно успевая записывать конспект. Писала она быстро и размашисто, и почерк был ей под стать характеру: когда Нинка хотела, почерк ее становился аккуратным и едва ли не каллиграфическим, округлым и с завитушками, а когда ей было все равно – писала размашисто, крупно, скача то вверх, то вниз.
– Мать Антона звонила.
– Опять?! Что ей надо? Надеюсь, ты закрыла ей хлебалку? – возмущенно спросила подруга.
– Она хочет поговорить, – ответила я. – Пригласила меня к себе.
– О чем? Как вам поделить Антошика? – ухмыльнулась подруга, продолжая записывать за лектором.
– Я не знаю.
– Я пойду с тобой, – заявила Журавль. – Посмотрим, как мадам Тропинкина будет петь при мне.
– Нет, Нин, спасибо, но нет. Я должна пойти одна. Показать ей, что не боюсь. И вообще, я не могу вечно перекладывать ответственность на тебя.
– Тоже верно, – не особо расстроилась подруга. – Иди и напинай ей.
– Хорошо тебе, – вздохнула я. – У Келлы мама адекватная.
Я помнила ее со свадьбы.
– Она только с виду милая, – хмыкнула Нина, которая не жаловала родственников мужа. – А на самом деле заправляет всей семьей. И папаша у нее в ежовых рукавицах.
О том, что ее собственный отец находится под строгим контролем с виду, казалось бы, мягкой Софьи Павловны, я предусмотрительно промолчала.
Занятия в университете закончились днем, и я, дожидаясь аудиенции у Аллы, поехала в центр города, побродила по магазинам и зашла в кафе. Сначала компанию мне составляла Нинка, а потом она убежала на тренировку. И я осталась одна.
У дома Адольской я была уже за двадцать минут до назначенного времени. А за пять – звонила в дверь, пройдя мимо охраны, которая спросила мое имя и сверила его с каким-то списком.
Дверь мне открыла незнакомая пожилая женщина ужасно пристойного вида, в черном платье с глухим воротником-стойкой и с собранными в пучок волосами. Такой бы очень подошло быть директором строгой закрытой школы для девочек.
– Екатерина? – оглядела она меня так, будто бы я была ее потенциальной ученицей.
– Да, здравствуйте, – сказала я.
– Проходите, – пригласила она меня в квартиру Аллы Георгиевны. Молча взяла из моих рук тонкую ветровку и велела идти следом за ней, не давай времени особо оглядеться.
Мать Антона ждала меня в гостиной, которую я про себя окрестила малой. Это была небольшая комната неправильной формы, соединенная со стеклянной лоджией.
Комната была необычной – слишком светлой, слишком солнечной для такого человека, как Адольская. Светлый паркет, золотистые теплые стены, белоснежный потолок с подсветкой – все это создавало ощущение уюта. Угловой диван сливочного цвета с подушками, над которым висели картины, цветы в больших горшках, круглый столик на трех ножках, шкаф с книгами, два кресла-качалки у лоджии – все это мне очень понравилось. А сидящая на диване Алла в алом атласном халате не нравилась совершенно. Она внимательно на меня смотрела – так, будто бы я прорвалась в ее дом с боем и помешала спокойствию и уединению. Ощущая на себе ее пристальный взгляд, я села на диван. Спина у меня была неестественно прямая, а руки лежали на коленях, как у прилежной девочки.
– Принесите нам кофе, – велела Адольская, и женщина, что сопровождала меня, степенно удалилась.
– Итак, Катя Радова, ты пришла, – обратилась она уже ко мне.
– Что вы хотели? – нервно спросила я.
– Я же сказала – поговорить, – насмешливо сказала Алла.
– Об Антоне?
Все то сочувствие, вся та жалость, что я испытывала к ней в больнице, когда она плакала, обнимая сына, моментально пропали. Неужели она снова будет предлагать мне деньги? Или запугивать? А может, Адольская нашла новый способ помешать нам быть вместе?
Не позволю.
– О тебе, – усмехнувшись, сказала Алла.
– Обо мне? – растерялась я.
– Именно.
– Я не понимаю, что вы хотите, – пришлось признаться мне. Пальцы, лежащие на коленях, вцепились в платье.
– Немудрено, – позволила себе заносчивую улыбку женщина. – Не хочу ходить вокруг да около. Скажу прямо: ты мне не нравишься. В тебе нет хватки, прагматизма, не хватает уверенности и умения себя подать. Но, – Адольская сделала значительную паузу, – мне понравилось, как ты повела себя в прошлый раз, несмотря на то, что ты попыталась мне угрожать. Использовать моего бывшего мужа было достаточно умным ходом. Видимо, ты не совсем пропащая, в тебе есть потенциал. Но не обольщайся, – тотчас предупредила меня Алла Георгиевна. – Потенциал – не гарантия успеха.
Я все равно не понимала, что мать Антона хочет мне сказать. Она вроде бы и похвалила, при этом успев унизить.
– И что вы мне предлагаете? – спросила я осторожно.
– Что я должна тебе предлагать? Подумай. – Алла закинула ногу на ногу и посмотрела так, будто бы я была личинкой жука. На ее голени все еще была повязка.
