Они друг друга терпеть не могли.
– Ты права, – потер он глаза.
Мы оба знали, кто мог написать это письмо.
Только один человек.
– Это она, да? – спросила я прямо, не выдержав. – Она ведь не оставила тебя в покое.
Проклятая Алина! Сидела же спокойно, но нет, решила вновь появиться на горизонте!
– Я все решу, – жестким голосом сказал Антон, у которого на душе, кажется, бушевал шторм. – Ты ведь не принимаешь это за чистую монету, Катя? – с надеждой спросил он. К плохим словам, едким комментариям и глупым сплетням он привык куда больше, чем я.
Надеюсь, мамаша Тропинина вставит звиздюлей Алиночке и Кириллу, хе-хе.
– Нет, – покачала я головой. – Просто это так странно… Почему она не оставляет тебя в покое? Между вами все кончено. У нее не получилось ничего летом. Но она все равно пытается быть с тобой. Так любит?
– Алина упертая, – устало ответил Антон.
Алина! А ведь когда-то он произносил ее имя с теплотой и нежностью.
Как и ты – имя Максима.
– Ты ведь ничего не чувствуешь к ней? – зачем-то спросила я и сама себя отругала за вопрос. Ну и зачем я это делаю?
– Не чувствую, – отрезал Антон. – Я люблю и хочу только тебя. Поняла?
Я молчала.
– Поняла? – повторил Тропинин.
Я подняла на него грустные глаза.
– Да, поняла, – тихо сказала я.
– Вот и славно. Тебе так не повезло, – склонил он голову, скрестив над ней пальцы. – С тобой рядом я. И мои проблемы.
– Проблемы есть у всех, – возразила я. – Антон, пообещай мне, что, если вдруг однажды ты полюбишь другого человека, я узнаю об этом первой. И от тебя.
Вновь вспомнились его родители. Слова Адольской. Красивая девушка, оставившая в квартире Олега Ивановича серьгу.
– Что за разговоры, Катя? – поморщился Антон.
– Пообещай, – твердо сказала я.
– Я не собираюсь любить никого, кроме тебя, – сказал он. – Или ты настолько не доверяешь мне?
– Доверяю.
– Тогда верь до конца.
Я улыбнулась, глядя на его сосредоточенное и все еще злое лицо.
– Я попрошу Эдгара помочь. Может быть, ему удастся понять, кто отправил письмо.
– Хорошо, – только и сказал Тропинин.
Мы долго еще говорили с Антоном, уже без намека на веселье, серьезно и грустно, и он не обещал мне звезд с неба, месяц под косу и самой прекрасной любви на земле. Напротив, постарался как-то деликатно спокойным голосом объяснить, какие могут быть минусы в отношениях с ним. Кроме Алины и тучи поклонниц, которые не должны были узнать о моем существовании.
Как будто бы оправдывался.
А мне это не нравилось, я горячо возражала, а он говорил, что я глупая и маленькая, как будто бы сам был большим и умным.
– Спасибо, что не испугалась ее, – сказал мне напоследок Антон.
Что я могла ему сказать на это? Только улыбнуться в ответ, жалея, что он находится от меня за тысячи километров.
* * *
После разговора с Катей Антон некоторое время приходил в себя, глядя в синее-синее небо. Чистое, приветливое, высокое.
Небо всегда напоминало ее – казалось таким же естественно-красивым и далеким. Было везде, но не давалось в руки. Играло красками, как Катя его чувствами, даже не подозревая этого. И всегда, где бы он ни находился, было над его головой.
Когда их разъединяло расстояние, Антон думал, что его небо заточили в клетку, но стоило ему увидеть ее, коснуться, прижать к себе, как оковы пали, и его личное небо стремительно разверзлось над ними.
И они оба стали небом.
От одного только воспоминания о тех нескольких днях, проведенных вместе в Москве, участилось дыхание, и сердце стало биться где-то в горле.
Антон налил в стакан простой холодной воды и выпил залпом. Вода всегда его успокаивала. Наполняла. Исцеляла.
Любовь тоже наполняла.
Антон отчетливо осознавал, что его любовь к Кате – уже не детское влечение, не юношеская безумная страсть, затмевающая разум, не взрывающее голову желание близости, а нечто совсем иное.
Глубокое. Личное. Неподвластное разуму.
Он не мог описать точно, что такое его любовь, но знал – медленно, но верно, методом проб и ошибок, он нашел своего человека. И странно, что когда-то он совсем не обращал на нее внимания и не знал, что она может быть такой – захватывающе-особенной.
Его берегом. Оплотом. Надеждой. Вдохновением.
В вечер встречи, когда кровь в нем кипела только от одного лишь ее прикосновения, он с трудом сдерживался, чтобы не напугать Катю, не сделать ничего лишнего, хотя каких усилий ему это стоило! В какой-то момент, когда она целовала его на улице, на лавочке, он специально оцарапал незаметно ладонь до крови об острый край скамьи. Потому что знал – еще чуть-чуть и он просто не сможет остановиться, а Катя, кажется, не понимает его состояния. Не чувствует, как напряжена в его теле каждая мышца.
А в номере она сама захотела этого – потянулась к нему уверенно, без сомнения в глазах. По крайней мере, так казалось Антону. А еще ему казалось, что она не жалела. Он уж точно не жалел.
Царапины на его плечах заживали долго. Их увидел Келла – и, все поняв, стал хохотать и подкалывать, и они бы, наверное, точно подрались, если бы не вовремя подоспевший Андрей. Антон и не думал, что Катя может так – самозабвенно, не понимая, что ее ногти оставляют на его спине следы, отдаваться чувствам. Ее неопытность сначала умиляла его, потом стала забавлять, затем – заводить. Что было в Кате такого, что от нее сносило крышу, парень сначала не понимал. Нежность? Наивность? Искренность? Принятие его, каким бы он ни был? Химия? Надежность?
Наверное, все вместе. И уже потом он понял – она не просто принимала его, она давала ему возможность быть собой – любым. Она была его лакмусовой бумагой. Индикатором его настроения. Музой.
И она давала ему силы и вдохновение.
Была загадкой, которую он до сих пор в полной мере не разгадал.
Антон в равной степени чувствовал желание владеть и желание, чтобы владели им.
Они были наравне. Он и она. Уравновешивали друг друга – как две противоположности.
Однако то, что омрачало музыканта, было даже не расстоянием – оно не помеха, а люди – они способны на многое. Катя не знала, но с того самого момента, как Антон улетел в Берлин, Алина доставала его – звонками, сообщениями, приезжала даже как-то раз – вроде бы к брату, но ни на шаг не отходила от Тропинина. То флиртовала, то приставала, едва ли не предлагала себя, то вдруг пыталась острить и посылать его, становясь в присутствии бывшего просто сумасшедшей сукой. Антон смотрел на нее и думал отстраненно – а почему он вообще ее любил? Или она так изменилась, и от той дерзкой девчонки со звонким смехом, с которой он впервые попробовал все, что обычно пробуют подростки, ничего не осталось? Осталась высокомерная стерва, привыкшая подчинять и топтать?
