В какой-то момент Нину и Келлу, на которых многие гости оглядывались – слишком уж они выделялись из толпы, пригласили пройти в холл, дабы те расписались в документах, а после предложили разойтись по комнатам жениха и невесты. Я ушла вместе с Нинкой, а Антон и Келла вместо комнаты жениха отправились на улицу – кое-кому захотелось курить.
– Ты как? – спросила я осторожно подругу, присаживаясь на мягкий диванчик, обитый кожей. Комната невесты была воздушной – под стать самой Ниночки.
– У меня на пальце будет кольцо с гребаным пауком? Как я могу быть? – сказала она в ответ и глянула на свои пальцы с безупречным маникюром так, будто бы на них уже сидел паук – и не серебряный, а настоящий тарантул. – Я блевать начну прямо там.
– Тебя только это волнует? – удивилась я, пропустив мимо ушей ее изящные словесные пассажи.
– Нет. Я еще думаю, как скоро Эльза бабки даст, – призналась Журавль. Если она и нервничала, то виду не показывала.
Мы замолчали. Я знала, что дела у дяди Вити идут плохо. Но не находила слов, которые сейчас могла бы сказать подруге. С одной стороны я была рада, что у нее появился шанс быть вместе с Келлой, а с другой – было во всем этом действе что-то неправильное, и хотелось, чтобы сейчас Нина улыбалась и думала не о деньгах, а о человеке, с которым свяжет свою жизнь. Когда они с Келлой были вместе, то высекали искры. А из искр, как известно, рождается огонь. И я хотела, чтобы этот огонь пылал в их сердцах.
Однако утешать Нинку было бессмысленно – жалость она не выносила. Сочувствие – не признавала. И сложно было ей объяснить, что если человек дорог, то оба эти чувства – естественны.
– Это безумие какое-то, – сказала Ниночка мне вдруг хриплым голосом за минуту до того, как нужно было выходить. – Безумие, – повторила она.
И я, поддавшись порыву, обняла ее, поняв, что ей тяжело держаться. От подруги едва заметно пахло свежими, чуть горьковатыми духами. А в голубых глазах затаилось временное смирение и даже растерянность. Она явно никогда не думала, что в ее жизни произойдут подобные события. Но отступать подруга не собиралась.
– Все будет хорошо, – говорила я, осторожно гладя ее по волосам.
Я в это верила. И я хотела ей счастья.
Нина осторожно положила мне руку на плечо и произнесла:
– Естественно, все будет хорошо. Потому что хуже может быть только на моих похоронах. – Она отстранилась, глядя мне в лицо, но держа за предплечья: – Слушай, Радова. Я хочу, чтобы твоя свадьба была шикарная. «Мятная» там, «шоколадная» или в стиле рустик – что будет модно. Чтобы было пятьсот человек гостей, платье, как у принцессы, кольцо с бриллиантом и медовый месяц на Мальдивах. Чтобы все завидовали. Даже если женихом будет Блонди. Да, скорее всего, это будет Блонди – ты же ведь сумасшедшая. И он не в себе. Отличная пара. И чтобы тебе не было страшно. Ни-ког-да, – отчеканила она и на миг прикрыла глаза. – На твоей свадьбе я буду свидетельницей, и я устрою тебе крутой девичник и напою так, что у Блонди от злости волосы вылезут отовсюду. И потом буду танцевать, как ненормальная, всю ночь…
Она говорила что-то еще: бодро и почти весело, а у меня на глазах отчего-то появились слезы. Все-таки что-то пошло не так, раз мы обе сейчас – в комнате невесты центрального ЗАГСа, и никого нет больше рядом, ни родных, ни друзей, а от этого странного брака зависит семья Нины.
Конечно же, она представляла свою свадьбу совсем по-другому – торжественной, стильной, сказочной, а выходило все совсем иначе. Ее гордость топтали. И, наверное, каждую минуту, каждую секунду, каждое мгновение Нина чувствовала себя сломленной.
Я вновь обняла ее крепко – как в детстве, – и отстранилась.
– Давай, и я тебя сфотографирую? – сказала я, пряча взгляд. – На память.
На фото, сделанных на камеру обычного телефона, Ниночка получилась грустной – такой, что у меня защемило сердце, однако она упорно продолжала улыбаться.
– Может, уйдем? – вдруг спросила я, и Журавль упрямо мотнула головой.
– Не сбегаю от проблем, – гордо изрекла она и первой вышла из комнаты невесты, чтобы встретиться с женихом у двери зала для росписи.
Вышедшая откуда-то работница ЗАГСа попросила невесту и жениха, который так и ходил в маске, пугая и забавляя народ, встать около дверей. А нас с Антоном, поверенного Эльзы Власовны, то и дело посматривающего на часы, и появившегося из ниоткуда фотографа, которого послала Нинкина тетушка, поставили позади. Под торжественную живую музыку – в углу находился чинный струнный квартет – все мы вошли в уютный круглый зал, рассчитанный на небольшое количество гостей, и дружно сели на нарядные стулья с высокими спинками. Нина и Келла же подошли к столику регистратора – улыбчивой женщины в костюме бутылочного цвета, на котором сияла огромная брошь.
Регистратор, кинув на жениха весьма выразительный взгляд, который все же не заставил его снять маску Анонимуса даже в столь торжественный момент, принялась долго и пространно рассуждать о том, что такое брак, как он важен и прекрасен. Когда молодожены уже в конец измаялись, регистратор все же смилостивилась и объявила то, что больше всего присутствующие мечтали услышать:
– Дорогие жених и невеста, перед началом регистрации вашего союза прошу еще раз подтвердить ваше решение….
Она вновь завернула длинную замысловатую речь, а Антон склонился ко мне и спросил тихо:
– Что с тобой?
Кажется, он все же увидел отблески слез в моих глазах.
Ну, давай, зарыдай в голос! Покажи класс!
– Все в порядке, – шепнула я. – Просто… Я никогда не думала, что буду выдавать ее замуж… И выдавать вот так.
У моей Нинки свадьба. Надо же – наверное, только сейчас, в торжественном зале, слыша официозный голос регистратора и живую музыку, я полностью это осознала.
Как время летит…
Когда-то давно, в детстве, мы часто играли в свадьбу. Я и Ирка были гостями, Нина – невестой, а женихом выступал одноклассник, имя которого я даже и не вспомню уже – он ушел после младшей школы. Фатой служил кусок старой занавески, а букетом – искусственные цветы из вазы Софьи Павловны. «Церемония» прошла на кухне, залитой солнцем, и аккомпанировала ей кассетная запись с классической музыкой для детей. Ниночка тогда заявила, что теперь муж – под ее защитой, и если его кто-нибудь обидит, пусть говорит ей, и уж кто-кто, а она, Нинка Журавль, со всеми разберется! Помнится, «жених» едва сбежал из дома подруги и играть с нами перестал.
С тех пор прошло так много времени. И так много всего поменялось. И мы поменялись.
В детстве все казалось простым и понятным; сейчас же жизнь казалась чередой невероятных событий, которые мы были не в силах предсказать. Я не знала, что с нами будет дальше. Но сейчас я точно знала – если Ефим действительно дорог Нине, она будет его защищать со всей своей самоотверженностью. Той, непосредственной, детской. До самого конца.
