Астра принесла расписной поднос с чайником и чашками и нарезанный торт.
– Мне вас и угостить-то нечем, – расстроилась пенсионерка. – До чего дожилась! Гости со своими харчами приходят.
– Вы нам лучше еще про свою подругу Глафиру расскажите, а я пока чай налью.
– Вот она, взгляни…
Матвей протянул Астре альбом. На фотографии сидели за праздничным столом две женщины – в одной без труда можно было узнать Синельникову, еще не такую расплывшуюся; вторая выглядела измученной и невеселой. Подтянутая, с собранными в узел волосами, в строгом платье с закрытым воротом – типичная «классная дама» из института благородных девиц.
– Вы не думайте, она очень образованная была, – вступилась за подругу Клавдия Прокофьевна. – Два языка знала, уйму книг перечитала, воспитание имела тонкое. Это я всю жизнь на заводе мастером протрубила. Мужик в юбке! Может, потому и замуж никто больше не взял.
– Как вы познакомились?
– С Глашей-то? Нас в заводском общежитии в одной комнате поселили. Она педагогом работала в училище при заводе, преподавала английский и немецкий, а я в цеху тогда у станка стояла. Это уж после меня мастером назначили. С тех пор мы с Глашей – не разлей вода. Она меня многому научила – говорить культурно, вести себя за столом, одеваться, книжки полезные мне подсовывала. А я за нее всегда горой стояла. В общежитии всякое бывало: и ругань, и разборки разные, но ее все уважали. Обращались исключительно по отчеству: Глафира Игнатьевна. Через года три я замуж вышла, и наши дороги разошлись: я к мужу переехала, она одна в комнате осталась. Мы перестали общаться. Потом развод… Я вернулась в общежитие с маленьким сыном на руках. Узнала, что Глаша уже замужем за Ракитиным. Ну, вот, разбросала нас жизнь по разным углам. Со временем мне отдельную квартиру дали. Я ведь была передовиком, ударником коммунистического труда…
Синельникова пустилась перечислять свои трудовые заслуги. Гости терпеливо слушали. Она сама перешла к интересующей их теме.
– Как-то Глафира позвонила мне, сказала, что телефон узнала у заводских. Я ее в гости пригласила… Так наша дружба возобновилась.
– Пейте чай, – напомнил пенсионерке Матвей. – Остынет…
Торт оказался свежим и вкусным.
– «Зимняя вишня», – определила Клавдия Прокофьевна. – Мой любимый. Как вы угадали?
Она не ждала ответа, просто наслаждалась угощением.
– Мне уже о фигуре не стоит беспокоиться, – заявила она вразрез с собственными словами о вреде лишних килограммов. – Сколько в моем возрасте осталось удовольствий? Поесть да поговорить с чутким собеседником. Глаша была очень чуткая, душа-человек. Мне ее так не хватает…
– Как она встретилась с Ракитиным?
– На выставке, кажется. Глаша часто на выставки бегала, ее все интересовало: живопись, и скульптура, и народное творчество. А Ракитин там то ли лекцию читал, то ли художника представлял, я уж запамятовала. Глаша ему вопросы задавала, он складно рассказывал… Она и влюбилась. С первого взгляда. Бедолага…
– Она была несчастлива с мужем?
– Как вам сказать… Счастье-то оно у каждого свое. Для Глаши большое значение имело замужество, дети, хоть и чужие, дом, семья. Она всю себя отдавала этим Ракитиным: с работы ушла, обхаживала Нелю и Леона, а Никодим был у нее третьим ребенком. Она готова была не есть и не спать, лишь бы мужу угодить: холодильник у них от еды ломился, в квартире идеальная чистота, все всегда выстирано, выглажено…
Матвей блуждал взглядом по гостиной – на выцветших стенах висят репродукции Айвазовского и Брюллова, деревянный барометр, грамоты в рамках под стеклом, какие-то вымпелы. Следы ушедшей советской эпохи. Сервант с посудой, книжный шкаф, полированный шифоньер… Бери и снимай кино «Москва слезам не верит». Не верит, ох не верит!
– А почему вы заинтересовались Глафирой? – спросила наконец хозяйка. – Эмма мне звонила, просила быть с вами предельно откровенной. Это жена Леонтия.
– Мы знаем, – кивнул Матвей. – Она и дала нам ваш адрес и телефон.
– Эмма сказала, что придет госпожа Ельцова, но я рада видеть вас двоих. Мужчины меня редко посещают.
– Это мой коллега, – смело заявила Астра. – Мы расследуем убийство Нелли Ракитиной.
Клавдия Прокофьевна подумала, что ослышалась.
– К-как… убийство? Ничего не понимаю…
Астра кратко изложила суть дела. Синельникова была поражена ужасным известием. Она сначала побагровела, потом побледнела и покрылась потом.
– Может, вам корвалола накапать? У вас где аптечка?
Пожилая дама махнула рукой. Не надо, мол, сейчас пройдет.
Оказывается, Эмма ни словом не обмолвилась, какое у них случилось горе.
– Не хотела вас расстраивать, – объяснил Матвей. – Решила, что вы все узнаете от нас.
Астра все-таки сходила в спальню за лекарством. Синельникова проглотила капли и закрыла глаза.
– Нелли я знаю заочно. Видела только на фотографиях, которые приносила Глаша, – сперва детские, потом постарше. Они с Леоном, можно сказать, выросли у меня на глазах. Меня-то к Ракитиным не приглашали. Кто я для них? Невежественная неотесанная мужланка. О чем со мной говорить интеллигентным людям? Одна Глаша могла меня выслушать, посочувствовать, дать дельный совет. Она сама так и не стала своей среди Ракитиных. Ей тоже не с кем было поделиться болью… Господи! Нелли убили… Кто же это, а?
– Мы пытаемся выяснить…
– При чем тут Глаша? Ее уже больше семи лет нет в живых…
– Бывает, что давние обстоятельства проливают свет на нынешние, – уклончиво ответила Астра.
– Да? Наверное… вам виднее… Вы спрашивайте, а то я совсем расклеилась…
Она будто растеклась по дивану, потеряла точку опоры. Гости-то не простые, – детективы, как в сериале. Женщина и мужчина, оба молодые, симпатичные. А она болтает чепуху про завод, про общежитие, про развод свой… Им это сто лет не надо! Но сидят, слушают – приличные люди. Торт принесли…
– Глафира никогда не говорила с вами о первой жене Ракитина?
Пенсионерка вся подобралась, взяла себя в руки. От нее ждут толковых показаний, которые смогут помочь найти преступника.
– Почему же? Очень даже интересовалась. Деточки-то ее сильно допекали привязанностью к покойной матери. Портрет первой жены Ракитина висел над роялем. Глаша хотела снять – так Нелли с Леоном не позволили. Представляете, каково это: жить под постоянным прицелом мертвых глаз?
– Портреты умерших родственников нередко висят на стенах, и детей можно понять, – заметил Матвей. – Они хранили память о матери.
Пожилая дама покачала головой. Ее второй подбородок, слившийся с огромной грудью, всколыхнулся.
– Так-то оно так… Глаша была женщина деликатная, и ни за что не стала бы ранить сердца «сироток», однако не в этом случае. Видите ли, она боялась портрета. Говорила, что от него веет жутью и смертью. И что держать его в доме – к несчастью.
