Анна стала красавицей, и тысяча стрел этого мира устремилась к ней, выбрав целью ее беззащитное сердце.
Зависть подруг — не всем же суждено стать красивыми. Неприязнь учителей: у них ведь уже все сложилось, и они уж точно знают, что чудес не бывает, а тут красота такая, перед которой, глядишь, действительно все двери откроются в мире, и добрые ангелы оградят от всех бед. Навязчивость мальчишек, глупых мальчишек, которые совсем ничего еще не знают о любви, но липнут как мухи к такой красоте, и инстинкт им подсказывает — хватай, держи, опереди всех! И недобрые языки соседей, которые смотрят из окон: ну это уж слишком, кому нужна такая красота, ведь их собственные дети совсем не так хороши. Нет, такая красота до добра не доведет. И смотрят на тебя вдвойне жадно из окон: ну что, когда же ты споткнешься, а? Ну же, ну, спотыкайся, падай!
И куда же от этого деться? И что с этим поделать?
Однажды, когда мы едва отбились от мальчишек из школы и прибежали ко мне домой, она закрыла лицо руками и заплакала. А она никогда не плакала, даже в детстве, когда разбивала колени, хмурилась, губы кусала, но заплакать — никогда… И мне так захотелось защитить ее, но какой из меня защитник, думала я, вот был бы у меня брат, старший брат, высокий и сильный, и никто бы никогда нас с ней не тронул. Никто бы не подошел даже. Жаль, что нет у меня брата. Жаль, нет у меня и друга такого, который мог бы быть как брат. Чтобы все его боялись. Я сказала ей это, и она задумчиво качала головой.
— А знаешь, кого они все боятся? Кто у нас самый — самый? — спросила вдруг, глядя в пространство.
— Ты про Яшку?
— Конечно! Нужно только дать им понять, что мы с ним как-то связаны. Нужно распустить слух, что я — его девушка.
— Ты сошла с ума, — сказала я испуганно.
— Да нет же, подумаешь — слух! Что с того? А для нас это оружие! И — защита.
— А вдруг он узнает?
— Ничего не узнает. Ты видела его когда-нибудь с кем-нибудь из школы? У него даже знакомых здесь нет.
— Но ведь у него есть девушка. Все об этом говорят.
— Тем лучше! Все говорят, но никто ее никогда не видел. А вдруг это и есть я? — Она засмеялась. — Давай! Зато с завтрашнего дня перестанем бегать из школы с оглядкой, как кролики, надоело!
Разумеется, основная работа предназначалась мне. Мы без слов друг друга понимали. Я, как лучшая подруга, должна была под большим секретом, разумеется, проговориться кому-нибудь о том, что Анна и есть та самая таинственная девушка Яшки. А уж о том, что слух такой быстро распространится по школе, что ни одна из девчонок нашего класса не сумеет утаить подобное известие, можно было не беспокоиться.
Через три дня в школе не осталось ни одного смельчака, который посмел бы посмотреть в нашу сторону. То есть никто глаз на Анну поднять не решался. Домой мы ходили медленно, по вечерам спокойно гуляли в парке, как ни в чем не бывало, собирали осенние листья, играли в снежки, искали подснежники. Почти до самого конца учебного года (а мы были тогда в десятом классе) наша безмятежность была абсолютной. Мы и не знали, какую бурю вызвали и что творится за нашими спинами.
Да и откуда нам было знать? Мы в глаза никогда не видели маленькую сухопарую женщину, которая мыла посуда на кухне. Она, конечно, выбиралась в зал столовой, чтобы собрать грязную посуду, но была до того неприметной, что на нее никто не обращал внимание. И никому в голову не приходило, что всех нас она знает с детства по именам, а шмыгая между столами и оставаясь неприметной, всегда в курсе всех школьных новостей.
Не знали мы и о том, что ее племянник три года назад угодил в колонию, и с тех пор она стала частенько наведываться в дом Яшкиной матери. Послушать, что рассказывают бывалые люди о местах, которые зовутся не столь отдаленными, но на самом деле так далеки, что и весточки оттуда не долетает.
Она упоминала как-то раз о том, где работает, но кому это было интересно: слушать, как обливается кровью ее сердце — она ведь пережила блокаду, — когда эти беспечные дети оставляют на столах полные тарелки, а недоеденный хлеб заставляют выбрасывать целыми буханками. Она не могла выбрасывать хлеб, забирала домой, резала на мелкие кусочки, солила и совала в духовку. А потом угощала хрустящими сухариками всех, кто не чурался принять от нее кулек: дворников, вечно пьяных грузчиков из подсобки в магазине, тех же детей, с визгом гонявших по улицам.
Между тем миром, где она получала весточки от непутевого своего племянника, и школой, источником маленьких сухарей, не было никакой связи. Ровно до тех пор, пока за столами однажды с десяток раз не прозвучало знакомое имя — Яшка.
— Не мое это дело, — потупив глаза, сказала она матери Яшки, — но твой парень девицу завел из школьниц.
Мать Яшки только пожала плечами, не понимая, к чему та клонит.
— Мой племяш ведь на малолетке погорел, — стрельнула взглядом кухарка и, видя, что слова ее так и не доходят, вздохнула: — Несовершеннолетняя она, раз в школе учится. Срок схлопотать может.
Вечером Яшка застал мать в слезах и, даже устроив ей допрос с пристрастием, никак не мог взять в толк, о чем она говорит. А когда понял, впервые в жизни растерялся. Слухи о нем ходили разные, говорили, что участвует он в ночных грабежах, что содержит в доме притон, что ему человека убить — раз плюнуть. К таким слухам он привык. Но при чем тут девчонка, которую он в глаза не видел?!
В эту ночь он впервые засыпал с мыслью о ней. Еще не зная, кто она такая и «какая она из себя», он уже почувствовал смутный укол — ведь это было похоже на судьбу. Не он выбирал девушку, не она — его, а нечто иное… Он не сумел бы объяснить, что чувствует, странное такое было чувство. Он даже не знал, что такие чувства бывают. Тем более — у него, даже смешно подумать — накануне двадцатипятилетия. Он хотел отмахнуться от этого чувства. Ведь слухи — всегда вранье. Но тут вранье было остро любопытным. Он засыпал в эту ночь с улыбкой: нужно будет посмотреть — кто такая… Вранье было неожиданно сладким.
Прошла неделя, прежде чем в их дом снова наведалась кухарка. Угостила Яшку сухарями. Посмотрела со значением, осуждая.
— Покажи мне ее, — попросил он.
— Так ты не… — всплеснула она руками. — Так ведь и славно. И смотреть незачем. Соплячка глупая. А страшна как смерть.
— Покажи.
А как ему откажешь? В этом доме, который принадлежал миру силы, свои законы. И Яшка был душой этого дома. Самые закоренелые бандиты звали его ласково «сынок». Хотя он не плел небылиц, как его отец, и ничем не веселил общество, по-прежнему собиравшееся за столом в их доме. Но что-то было в этом мальчишке такое, что вызывало уважение у сильных того мира. Как ему отказать?
Он пришел в школу к одиннадцати, как она велела, незаметно, с заднего двора, она открыла ему дверь с кухни. Большая перемена, десятый класс обязательно придет обедать. Ткнула пальцем в дальний стол и впилась глазами в Яшкино лицо, ожидая реакции. Но он и бровью не повел. Взглянул мельком, пожал плечами да распрощался. Она выпустила его, заперла за ним дверь и, вздохнув с облегчением, принялась за свои тарелки.
