Я взрослел, в мое сознание стало закрадываться подозрение, что родители мои, наверно, не очень хорошие врачи, раз мама давала мне лекарство от кашля, а у меня оказалась тяжелая гнойная ангина, как объяснил доктор. Настоящий доктор. И разве врачи исписывают мудреными формулами столько бумаги, и разве рисуют странные схемы в каких-то немыслимых компьютерных программах? Моим подозрениям не суждено было развеяться, потому что в тот год родители приняли два судьбоносных решения.
Первое — съездить отдохнуть всем вместе, чего мы вообще никогда не делали. И второе — отправить меня через годик к деду, на историческую родину, чтобы я окончательно не спятил, меняя лондонский лицей на частные уроки в Афганистане, а затем на маленькую школу во французской провинции. Тогда-то я и получил свой второй шрам, на память о судьбоносном решении, наверно. Возле домика, который мы сняли, был маленький сад и небольшой бассейн. И я, бросив в своей комнате рюкзак, тут же нырнул туда — родители даже не успели опомниться. А уж когда вынырнул…
Сначала я увидел только побледневшее лицо мамы. Она пыталась что-то сказать, но только показывала на меня, беззвучно шевеля губа, и почти валилась отцу на руки. Я смотрел на нее, широко улыбаясь, тряся головой, потому что вода все лилась и лилась с мокрых волос, заливая глаза. Отец подхватил мать под руки, усадил на крыльцо и быстро направился ко мне, приговаривая: «Спокойно, спокойно…»
А я все еще не понимал. Но вода, которая заливала глаза, была уж очень соленой, и я оттер ее со лба и посмотрел на руку — рука была в крови. Наверно, все лицо мое было в крови, потому что кровь капала с лица в бассейн. Я смотрел на свою руку, пока отец не взял меня под мышки — «спокойно, спокойно» — не вытащил из бассейна и не усадил рядом с мамой. Они вместе уложили меня на скамейку, притащили бинты и перекись, намочили полотенце, повезли в больницу… Денек выдался еще тот.
Ныряя, я не знал глубины бассейна, да и не в глубине было дело, а в том, что плитка на дне была «шершавая». С одной стороны — не поскользнешься, но я, видимо, задел лицом дно, когда нырял, и ободрал кожу слева над виском. Швов мне наложили всего два, а вот кровищи, я вам доложу, было на все десять. Мама еще долго потом пила успокоительные капли, вспоминая, как я вынырнул из бассейна, и лицо мое залила кровь.
Самое смешное, что боли я совсем не чувствовал. Пока не понимал, что произошло, — ее еще не было. А когда увидел кровь, так много крови, не чувствовал боли от ужаса, который прошил меня насквозь. Решил, что умираю, до того ли было…
Со временем шрам стал практически незаметным. Нужно было пристально всматриваться в мое лицо, чтобы увидеть маленькую отметину рядом с бровью. Совсем крошечную. Об этой истории я никогда никому не рассказывал. Может быть, еще и потому, что сам позабыл о ней через несколько лет. И вот теперь эту историю мне рассказал чужой дневник…
…Он неудачно нырнул и рассек бровь о камень. Шрам остался совсем маленький. Ему, кажется, наложили всего два шва…
Видано ли это? Во-первых, она написала, что от шрамов отделаться невозможно. Во-вторых, разве может быть два одинаковых шрама у двух разных людей…
Она… пишет… про… меня?..
Я усмехнулся. Мне с самого начала понравился Карский. Стихи его, когда она их пару раз цитировала, — не понравились. А все остальное — да. То ли потому, что хозяйка дневника была совсем мне не приятна. Вы только подумайте — гнаться за любовью через миры и века. Через смерть и тьму. Гнаться, догонять и снова оказаться у разбитого корыта.
Я говорил себе так, но думал совсем по-другому. Если хозяйка дневника Ева, пусть она меня догонит. Может, все это и не так страшно. Пусть догонит. Я пока не встретил никого лучшее нее. Я и не представлял никого лучшее нее.
Ева — кто ты?
11
На этой неделе Инга еще дважды зазывала меня к себе. Собственно, особенных усилий для этого ей прилагать не приходилось. Я был рад знакомству, но еще более — его легкости, необязательности.
— Ах, — говорила Инга, — какая чудовищно длинная зима. В Париже скоро зацветут вишни, а у нас вечная зима, вечная…
— Что поделаешь, — я слушал ее вполуха.
— Нужно двигаться за весной. В мире столько места! Нужно переезжать из страны в страну, чтобы всегда находиться там, где тепло. Это ведь так просто! А ты не устал еще от сугробов?
— Устал еще в ноябре, когда они только появились…
— Конечно, — промурлыкала она, — это ведь так давит, правда?
— Да…
— Это серое небо, каждый день серое небо, а где-то оно каждый день голубое…
— Да…
Она массировала мне плечи, и свои «да» я мурлыкал, встраиваясь в такт ее движениям в состоянии средней степени одурманенности.
— Может, махнем куда-нибудь в тепло, за границу?
«Не сейчас, — не сказал я. — И не с тобой».
— Я невыездной, — соврал я легко, и ее руки замерли, тяжело опустившись мне на плечи.
— Как это — невыездной? — спросила она. — Ты же не физик-ядерщик, не из органов.
Она так требовательно ждала ответа, что я насторожился.
— Это касается моих родителей, — нехотя стал сочинять я. — Их работы. Вот они там как раз и работают.
— Ну?
— Ну и вот, — я качнул плечами, чтобы она продолжала свое прерванное занятие, и она его продолжила, только теперь движения были не крадущимися, легкими, а сильными, с нажимом, что меня, в принципе, тоже устраивало. Обожаю массаж.
— Они как бы — там. А я как бы — здесь, чтобы гарантировать, что они оттуда вернутся сюда. Понятно?
— Нет.
— Подробней объяснить не могу, — я потянулся губами к ее щеке, — я подписку давал, извини.
— Хочу в тепло, — сказала она, — придумай что-нибудь…
На этом мы и расстались…
Спускаясь к себе, я размышлял о несправедливости этого мира. У Инги были на меня какие-то планы. Вот уж не ожидал! Судя по ее внешности, манерам и прочему, мне не пришло в голову, что я могу стать значимым мужчиной в ее жизни. Я готов быть одним из десятка, ни на что не претендующим, редким гостем. Но строить планы, заниматься чем-то вместе… Увольте.
Тревожный звоночек прозвенел, и я серьезно задумался о том, какую глупость совершил. Отделаться от приятельницы, которая живет на другом конце города, — проще простого. Хотя и это не всегда удается. Но отделаться от соседки… Что я пропустил? Что не так сказал или сделал? Инга была мила, и мы хорошо проводили время. Но поехать с ней «в тепло» мне бы никогда не пришло в голову.
Ключи от квартиры Евы лежали сначала у меня на столе, рядом с компьютером. Там я держу квитанции и всякую ерунду, о которой нужно помнить. Но через несколько часов я понял, что эти ключи на столе просто не дают ни на чем сосредоточиться. Я унес их на кухню, но толку от этого было мало, теперь мне все время хотелось то кофе, то воды, то покурить, поэтому работать приходилось урывками. Но все-таки работа сдвинулась с места. Я будто отпустил себя. Приказал себе писать все, что взбредет в голову. Потом, говорил я себе, потом. Перечитаю, выброшу безжалостно все лишнее, урежу, исправлю, вставлю нужные даты, опишу факты. А сейчас самое главное — просто работать. Пальцами, если не получается головой, руками. Пусть пальцы бегают по клавиатуре, отпусти-ка ты голову на свободу. Все вместе это дало результат, несмотря на постоянное кофе — воду — сигарету — взгляд на ключи. Я за день закончил главу, над которой бился несколько месяцев, и воодушевился. Теперь ключи я рассматривал как свой личный талисман, вернувший мне уверенность в своих силах, работоспособность, а вернее — жизненную энергию, которой я был лишен так давно.
