— У тебя есть кто-то?
— У меня есть ты, — ответил он.
— Мне сказали, есть кто-то еще, — сказала она.
— В каком смысле? — спросил он.
— А я у тебя — в каком смысле?
Он задумался. Она ждала. Он подбирал слова.
— Тебе шестнадцать лет, — осторожно начала он.
— Мне скоро будет семнадцать.
— Ты учишься в школе.
— Я скоро закончу школу.
— Может быть, тогда и поговорим?
Ему не приходилось выступать в такой странной роли. В роли наставника молодой девушки, которая так мало смыслит в природе вещей. Особенно таких вещей, которые происходят между мужчинами и женщинами. Но он как-то с достоинством справился с этой ролью. Он очень осторожно подбирал слова, хотя она и догадывалась, что делает он это исключительно для нее, что в другом месте и в другой компании он бы все то же самое сказал быстрее и жестче. Но все-таки он сумел объяснить ей, чем отличаются друг от друга молоденькие школьницы и взрослые мужчины, о чем думают первые и на что рассчитывают вторые. Что мужчины не могут прожить без женщины, если они, конечно, настоящие мужчины.
— Ну это физиология, понимаешь?
— А зачем тебе тогда я?
— Дурочка, — он обнял ее за плечи. — Ты для меня — все. Ты одна для меня — все. Вот когда ты вырастешь, мне совсем никто будет не нужен.
— А сейчас, значит, она тебе нужна?
— Они, — уточнил Яшка. — Чтобы тебе не разочаровывать после — они. Они бывают разными. Я их всех и не помню. Сами звонят. Я и не отказываюсь.
Анна взвесила где-то в самой глубине сердца понятия «она» и «они», и второе ей показалось менее весомым.
— Я не хочу их, — сказала Анна и остановилась.
— Hy я же объяснил…
— А когда я буду взрослой.
— Господи, конечно, никого из них не будет. Я даже когда с ними, только тебя вижу, только о тебе думаю. Прости, я, наверно, сказал лишнее.
Они стояли у ее дома.
— Проводи меня до двери, — попросила она.
— Я здесь постою, — отозвался он. — Соседи матери твоей расскажут. Зачем оно нам?
— Проводи, — сказала она упрямо.
И он довел ее до подъезда и поднялся к ней на этаж. Тут она проворно достала ключ, открыла входную дверь и потащила его в коридор.
— Ты что, — шепотом выдохнул он, давясь от смеха.
А она уже закрыла входную дверь. И они оказались в темном коридоре так близко, что поневоле потянулись друг к другу. Поцелуй получился длинным, она прильнула к нему всем телом.
— Ты что… — снова повторил он, но на этот раз без смеха и попытался отстранить ее. — Я пойду, твоя мать…
— Никого нет, — шепнула она ему на ухо. — Ее вчера в больницу забрали на месяц…
И снова длинный поцелуй. Он еще что-то пытался ей объяснить, но уже совсем неубедительно, он потерял голову не сразу, еще что-то повторял, мол, ты подумай, мол, я буду ждать тебя, сколько скажешь. Ага, говорила она, ты же не один будешь ждать, у тебя плохая компания.
На следующий день она едва не проспала в школу. Наспех одеваясь и расчесывая волосы, она смеялась и пела в ванной, а когда вышла и глаза ее блестели, он сказал ей только на прощание:
— Господи, и чего я тебя так люблю! — и обнял подушку, на которой она только что лежала.
Вот и все. Такая простая история любви. Школьница и хулиган.
Плохая компания, да. Но не настолько, чтобы все кончилось так, как оно кончилось. Я ведь, честно говоря, до сих пор не знаю, что он был за человек. Анна-то, та, конечно, сияла вся, говорила, что он честный. А слухи ходили разные. Говорили, что ворует. Вот, только чтобы что-то у кого-то украл — я не слышала. Говорили, что с убийцами знается. Ну так как не знаться? Мы тоже знались. У меня во дворе мальчик жил, так его отец по пьянке собутыльника зарезал. Вот был вчера дядя Вася, с которым мы все здоровались, а сегодня стал убийцей, с которым мы все знались. Может, и он как-то так? Hy не совсем бандит был, а где-то вокруг да около ходил. Подумаешь, собирались у них дома, что называется, «не те элементы», ну слушал он их рассказы, ну с работой у него как-то все не так выходило, не мог на работу ходить, за прогулы увольняли. Не интересно ему было. Зато летом уезжал куда-то в тайгу, строил там дома. Шабашил. Сейчас это называется предпринимательская жилка. А раньше смотрели косо… Все так меняется.
Но выходит, мы чего-то не знали о нем. Чего-то важного, может быть, и об этой стороне своей жизни он не говорил Анне до поры до времени. Ждал, когда подрастет. Вот только подрасти ей не довелось…
Развязка вышла простая. Ее совсем никто не ожидал. Кажется, только месяц или полтора с тех пор прошло, как у них такая вот взрослая любовь завязалась. Анна просто на крыльях летала. А за ней сияние такое золотое. Я его порой видела даже, я завидовала. Но не судьбе такой, нет. Любви. Я ведь настоящей-то никогда не встречала. Ни у своих родителей, ни потом. Что-то похожее, может, и промелькнуло в моей жизни, но я как-то не распознала, что ли, или поздно спохватилась. Не всем дается. Но, может, и нельзя, чтобы столько счастья сразу «в одни руки», в два сердца. Наверно, недопустимо, чтобы вот так люди были счастливы вместе, будто родились друг для друга. Да что тут рассуждать…
В общем, в один прекрасный день, рано утром часов в шесть, пока они свои золотые сны смотрели, раздался стук в дверь — резкий, требовательный, и крики за дверью, мол, откройте немедленно, милиция. Она пока в себя от сна пришла, головой на постели вертела, халатик нашаривала в полутьме нашей утренней, он уже оделся и сказал ей, что из окна выпрыгнет, а то неприятности всякие у нее могут быть, мало ли что. Второй этаж у нее в доме был невысокий совсем, пока он в окно свешивался, она халат накинула, пошла дверь открывать, милиционеры вбежали человека три или четыре, ее отталкивают в квартиру бегут. Яшка как раз прыгнул вниз и…
Она видела только, как один из милиционеров достал пистолет, прицелился. Она рванулась, повисла на его руке, но не успела, выстрел раздался чуть раньше, на одно мгновение только. Она повисла у него на руке и увидела, как Яшка падает. И сначала решила, что он споткнулся, и ждала, что вот сейчас встанет, побежит дальше. Но он не встал, а она смотрела на него зачарованно и все никак не могла выпустить руку милиционера, глядя в окно. Тот пытался ее оттолкнуть, но она вцепилась в его руку намертво. А Яшка так и не встал.
А ее куда-то повели, о чем-то спрашивали. Но она ни слова не сказала, обмякла только как-то вся, и взгляд сделался отсутствующим, совсем как у ее матери.
На допросы потом таскали и учителей, и одноклассников наших, и меня. Спрашивали какую-то ерунду. Знали ли мы, что они встречаются? Почему не сообщили куда следует? Я ужасно этих допросов боялась. Мать дома пила какие-то лекарства от сердца и причитала только, что меня теперь из школы выгонят, что никогда никуда на работу не устроюсь. И мне было страшно. Во-первых, я была все-таки маленькой девочкой, для которой убийство — это ужас. А мне еще говорили со всех сторон, что Яшка был не просто так парнем, а маньяком-убийцей, что на его счету много жертв. Бред какой-то… Но это я потом поняла, а пока они говорили, я только плакала.
