Может быть, заколдованный круг привел меня к последней фазе. Вот сейчас мы поговорим, все выясним, и начнется отсчет. И где-то кто-то спустит курок, только для того, чтобы пуля судьбы нагнала меня в самый неподходящий момент. Курок будет спущен, и я каждый день, который мне остался, буду чувствовать, что смерть моя уже в пути. И виной всему здесь и сейчас для меня была Инга. Она пришла для того, чтобы где-то там спустили курок. А мне так не хотелось…
— Ты прочел дневник, я знаю, — сказала она, не глядя на меня.
Повернулась к окну, встав ко мне вполоборота.
— Я так долго шла за тобой. Целую вечность. А ты снова совершаешь ту же ошибку.
Ее голос звучал как музыка. У меня даже мелькнула мысль, что она репетировала эту сцену, тренировала интонации, чтоб, не дай бог, не прозвучало в ней обвинение, или раскаяние, или еще что, что может отпугнуть. Только глубина и нежность…
— В дневнике — не все. Не стоит думать, что я упрямо иду по твоему следу из одной жизни в другую. Ты считаешь, я не пыталась все изменить до сегодняшнего дня? Не пыталась отказаться от тебя, просто-напросто не попадаться на твоем пути? Да я отдала бы все на свете, если бы сумела сделать это. Но это невозможно. Изменить что-то самостоятельно нам не дано.
Хочешь, я расскажу тебе, как это страшно — идти сквозь время? Мне даже этого рассказать больше некому. В первый раз я была настолько одержима горем, что пустилась вслед за тобой не раздумывая. Но после второй… Во второй жизни горе уже не было таким непредсказуемо горьким. Все повторилось, и я поняла, что все повторится, проживи мы все хоть сто жизней… Если только мы не научимся исправлять свои ошибки.
Она обернулась ко мне, заглянула в глаза.
— Мы за что-то наказаны. Я — потому что теряю тебя все время и ничем не могу помочь. Ты… За что наказан ты? Может быть, когда-то ты совершил поступок, коором нет прощения? И теперь расплачиваешься за него? Но это не только расплата, это еще и урок. А ты не понимаешь этого урока, не совершаешь верного шага, поэтому умираешь снова и снова.
Ну что мне делать, если я только слабая женщина, которая хоть и любит тебя вот уже вечность, но никак не может помочь. Я не хочу, чтобы ты умирал. Я не вынесу этого больше. Я ведь не хотела уходить из второй жизни. Совсем не хотела. Горе горем, но ты ведь не знаешь, через что мне приходится проходить каждый раз, отыскивая путь в новую жизнь.
Инга теперь говорила низким голосом, в котором сквозила хрипотца истерики:
— Холод одиночества, пронизывающий тебя насквозь, боль одиночества, пропитывающая тебя. Только холод и боль, и кажется, что тебя сейчас разорвет на части. Но тела нет. Есть только вечный мрак, отчаяние, которому нет предела, и ужас. Там нет рассудка, ты — ничто… На такое испытание решиться дважды…
Она покачала головой.
— Я не хотела уходить. Горе было велико, но оно было меньше того ужаса, который мне предстояло пережить, если бы я решилась догнать тебя снова. Но когда тебя не стало, я не смогла больше спать. Потому что, как только я закрывал глаза, мне снился на разные лады один и тот же сон. Ты падаешь, ты снова умираешь, ты тонешь, ты горишь заживо, тебя сбивает машина… И тогда я решила догнать тебя еще раз и рассказать тебе обо всем. Предупредить. Чтобы ты тоже знал, вдруг ты сам поймешь, как вырваться из порочного круга. Я даже с ней говорила, и мне показалось, что она поняла меня, но… наверно только показалось.
— Ты говорила с Евой? — удивился я, ухватившись как тонущий за соломинку — за знакомое имя.
— Она не рассказала тебе? Странно. Хотя она все равно не услышала меня. Не захотела услышать.
— А что ты ей сказала?
— Да почти ничего. Дала прочесть дневник.
В голове у меня завертелись все мысли разом. Вспомнилась наша первая встреча с Евой. Когда я и нашел дневник. Я протягивал его ей, а она даже отступила назад и побледнела. А я все твердил: «Вы кое-что забыли. Эту вещь. Вы забыли. У меня. Это — ваше». И одновременно как-то разом получили разумное объяснение и астрологические карты у нее на столе, и многое другое. А может быть, это она попросила свою мать рассказать мне историю ее подруги? Сама-то Ева, наверно, слышала ее не раз. А потому сразу поверила во все, что написано в дневнике Инги. Потому что слышала одну из этих историй от собственной мамы.
За стеной раздались звуки Лунной сонаты.
Моя соседка учится в музыкальной школе или в училище уже, не помню, но мучит музыку часами как раз за стеной моей кухни. Поначалу мне такое соседство доставляло головную боль, и я даже подумывал о том, чтобы что-нибудь со стенкой сделать на предмет усиления звукоизоляции. Но затем понял, как мне повезло в том смысле, что играть девочка могла бы за стеной комнаты, где я работал и спал, и тогда уж мне пришлось бы несладко. Кстати, давно ее не было слышно. Уезжала, может быть. Вот теперь возьмется за Лунную сонату — что за радость. Еще бы играла, так нет — будто душит музыку, то сбивается некстати, то долбит и долбит один кусок…
— О чем ты задумался? — спросила Инга, касаясь моего плеча.
— Слышишь, — спросил я. — Какая чудная музыка…
Но тут первые аккорды оборвались, и соседка начала долбить последние несколько тактов, пытаясь вытрясти из них душу. Так что реверанса Инге не получилось. Получилась насмешка. Как и с нашими отношениями. Но она сделала вид, что музыка действительно прекрасная. Вот так мы с ней и могли бы жить вместе. Делая вид, что относимся друг к другу тепло. А что?
Нужно же проявлять какое-то сочувствие к людям. Какую-то эмпатию. Как говорится, давайте станем человечнее. Вы пожалеете меня, я пожалею вас — вот и состоялась дружба. Чего же еще? Скажете, это страшнее смерти? И соврете.
Ничего нет страшнее смерти.
Хотя есть, наверно. Противоестественная гибель горячо любимых близких людей. Но ведь это когда вы давно знакомы. Когда уже прожили столько и пережили, и вот вдруг случается страшное…
Но мы с Евой едва знакомы. Это не тот случай. Да, ничего лучше в моей жизни еще не было. Но кто сказал — что не будет? Может, через год я встречу другую…
Кто может знать, что с нами будет? Какие гарантии мы могли бы друг другу дать, если бы были предельно честны или рассуждали здраво, как Кира? Да никаких. Любовь — это как прыжок без страховки. От того, что нет никаких гарантий, и сладко. Кто знает…
— Я знаю, что стало бы с вами, если бы вы остались вместе, — сказала Инга.
«Может быть, она читает мои мысли?» — подумал я с тоской.
— Как ты можешь это знать? — спросил я. — Мы ведь, насколько я понимаю, еще ни разу не продвигались дальше критической точки.
— Те глубины, через которые я прошла, все-таки что-то меняют в человеке.
«Лучше бы меняли в его судьбе», — ответил я мысленно.
— Я стала видеть яснее. Не так, как ты, не так, как… все люди. Я научилась понимать без слов и чувствовать повороты судьбы. Сейчас я боюсь, что на нас снова надвигается неотвратимое. Но знаешь, что самое смешное? Ну, если хотя бы ради смеха представить, что вы с ней все-таки остались вместе, и мы все проскочили то, что ты называешь критической точкой, то не прошло бы и трех месяцев, а ты стал бы скучать. Через полгода ты уже не боялся бы признаться себе, что тебя постигло очередное разочарование. Собственно, ты человек, который не склонен долго очаровываться чем бы то ни было. И гуляка по сути. Ты ведь сам рассказывал. Это твоя сущность, куда ты от нее денешься? Мы с тобой и сошлись именно потому, что меня как нельзя, устраивает такая твоя сущность. Именно она мне и нравится, и именно рядом со мной, поэтому ты будешь счастлив и спокоен всю свою жизнь, которая должна быть долгой и радостной.
