Спустя год: «Прошлогодней одичалости никакой у нас нет… Живем очень дружной, естественной и чисто барской жизнью. На деревню ходят очень редко и то по делу. В доме с деревни никого не бывает, ничто не проповедуется».
Семейные группировки теперь резко обозначены. С одной стороны, Лев Николаевич и Мария Львовна, с другой – Софья Андреевна с остальными детьми. Одна лишь младшая дочь отошла от заботливо охраняемой матерью нормы, и за это мать отвергает ее, отец же видит в ней единственное утешение. Другие дети не уклонялись от шаблона, и Лев Николаевич, теряя надежду на перемену, все больше и больше отходит от них, порою просто тяготится ими. Наоборот, Софья Андреевна все силы, все внимание уделяет интересам детей, осуществляющим ее идеалы, ревниво их оберегая от влияния отца. На этой почве происходят постоянные недоразумения и взаимные обвинения. Та и другая сторона не могут понять друг друга.
Характерен один разговор Льва Николаевича со старшим сыном. Софья Андреевна много раз вспоминала его.
«Никогда не забывала я, – пишет Софья Андреевна, – как раз старший сын, Сережа, с которым Лев Николаевич много занимался в детстве, окончив университет, желая работать, т. е. служить где-нибудь, и не желая огорчить отца занятиями, противными его убеждениям, спросил Льва Николаевича, дрожащим от волнения голосом, куда советует отец ему поступить и какое взять дело?
Лев Николаевич нахмурился и недобрым, поспешным голосом ответил ему: «Да возьми первое попавшееся тебе под руку дело и работай».
– Да что же, например? – спросил Сережа, кандидат естественных наук, говорящий на иностранных языках, игравший прекрасно на фортепьяно, близорукий, умный и скромный.
– Возьми метлу и мети улицы, – ответил отец».
В этом разговоре, несмотря на тенденциозность его изложения, точно передано отношение Толстого к школьному образованию, в частности, к образованию собственных детей. Отрицательное отношение к науке привилегированного класса, которая дает лишь выгоды и служит меньшинству, вытекает из всей его философии, а раздраженный тон будет вполне понятен, если ясно представить себе душевное состояние Льва Николаевича при виде собственного сына, разделяющего настроения представителей этой науки [251] .
Софья Андреевна не может простить мужу решительного отхода от обычных интересов, его протеста против шаблона, на который вступают подрастающие дети. Она рассматривает действия мужа под своим углом и с этой точки зрения обвиняет его. «Да простит мне Бог и люди за то недоброе, но чисто материнское осуждение моего мужа, как отца детей, – добавляет Софья Андреевна к этому рассказу, – но я не могу не осуждать его, я слишком много перестрадала и слишком тяжелые последствия видела потом в жизни особенно последних детей, только от того, что у них не было отца».
Различия взглядов членов семьи Толстых сказывались везде, проявлялись они и в домашнем развлечении, в «Почтовом ящике».
«Он зародился очень давно, – сообщает И. Л. Толстой, – когда я был еще совсем маленький и только что научился писать, и существовал с перерывами до середины восьмидесятых годов. Висел он на площадке, над лестницей, рядом с большими часами, и в него каждый опускал свои произведения: стихи, статьи и рассказы, написанные в течение недели на злобы дня.
По воскресеньям все собирались в зале у круглого стола, ящик торжественно отпирался, и кто-нибудь из старших, часто даже сам папа, читал его вслух.
Все статьи были без подписей, и был уговор не подсматривать почерков, – но, несмотря на это, мы всегда почти без промаха угадывали авторов или по слогу, или по его смущению, или, наоборот, по натянуто-равнодушному выражению его лица».
Лев Николаевич сочувственно относился к такой забаве, считая, что это «не совсем пусто. Камень долбит». Софья Андреевна пользовалась шутливой формой для полемики с мужем.
Чтобы дополнить картину семейных отношений, приводим несколько статей из «Почтового ящика». Некоторые из них опубликованы в «Воспоминаниях» И. Л. Толстого, другие приводятся нами впервые. Публикуются они в сокращенном виде, в части, касающейся Льва Николаевича и Софьи Андреевны.
СКОРБНЫЙ ЛИСТ ДУШЕВНО-БОЛЬНЫХ
ЯСНОПОЛЯНСКОГО ГОСПИТАЛЯ
№ 1. Сангвистического свойства. Принадлежит к отделению мирных. Больной одержим манией, называемой немецкими психиатрами «Weltverbesse-rurigswahn» [252] . Пункт помешательства в том, что больной считает возможным изменить жизнь других людей словами. Признаки общие: недовольство всем существующим порядком, осуждение всех, кроме себя, и раздражительная многоречивость, без обращения внимания на слушателей; частые переходы от злости и раздражительности к ненатуральной слезливой чувствительности. Признаки частные: занятия несвойственными и ненужными работами, – чищенье, шитье сапог, кошенье травы и т. п. Лечение: полное равнодушие всех окружающих к его речам, занятия такого рода, которые бы поглощали силы больного.
№ 2. Находится в отделении смирных, но временами должна быть отделяема. Больная одержима манией: Petulanta toropigis maxima [253] .
Пункт помешательства в том, что больной кажется, что все от нее всего требуют, и она никак не может поспеть все сделать. Признаки: разрешение задач, которые не заданы. Отвечание на вопросы прежде, чем они поставлены; оправдание себя в обвинениях, которые не деланы, и удовлетворение потребностей, которые не заявлены.
* * *
Две Толстые – Таня, Маша
Хотят экзамены держать,
Им сочувствует мамаша,
А папаша гонит жать.
ЧЕМ ЛЮДИ ЖИВЫ В ЯСНОЙ ПОЛЯНЕ
Лев Николаевич жив тем, что будто бы нашел разгадку жизни.
Софья Андреевна жива тем, что она жена знаменитого человека и что существуют такие мелочи, как, например, земляника, на которые можно тратить свою энергию.
ЧЕМ ЛЮДИ МЕРТВЫ В ЯСНОЙ
Лев Николаевич мертв, когда едут в Москву и когда в Москве, выходя гулять, получает разные грустные впечатления.
Софья Андреевна мертва, когда малышечки больны и когда Илья в бабки играет.
КОГДА ЯСЕНСКИЕ ЖИТЕЛИ ЧУВСТВУЮТ В ДУШЕ АД
Лев Николаевич, когда вокруг него роскошь, злословие; когда заставляют на себя работать с уверенностью, что все так и должно быть.
Софья Андреевна, когда вульгарны, когда дети больны и когда ей самой надо решить важный вопрос или шаг в жизни.
АЛЛЕГОРИЯ
В земле нам чуждой и далекой,
Вдали от света и тревог
Жил старец мудрости высокой,
Он был суров, но тих и строг.
С ним рядом в том селенье
Жил юный, кроткий идеалист,
Любил он труд и отреченье,
Но был душой он добр и чист;
Забыв о доме и семье,
Пришел он жить в чужой земле.
