Однако, к удивлению Я. М. Юровского, все «латыши» наотрез отказались принимать участие в расстреле, ссылаясь на то, что они не будут стрелять в девушек… Однако причиной этого отказа послужило, отнюдь, не проснувшееся в них чувство жалости, а элементарное несогласие с отведённой им «второстепенной» ролью в этом «историческом событии».
Из воспоминаний Я. М. Юровского:
«Вызвав внутреннюю охрану, которая предназначалась для расстрела Николая и его семьи, я распределил роли и указал, кто кого должен застрелить. Я снабдил их револьверами системы “Наган”. Когда я распределил роли, латыши сказали, чтобы я их избавил от обязанности стрелять в девиц, так как они этого сделать не смогут. Тогда я решил за лучшее окончательно освободить этих товарищей, в расстреле, как людей неспособных выполнить революционный долг в самый решительный момент»
[205].
Спустя годы, Г. П. Никулин во время беседы в Радиокомитете дал более объективное объяснение этому инциденту:
«Они там были, их несколько человек было, несли внутреннюю охрану, но они даже отказались участвовать в расстреле, отказались. (…)
Ну, может быть, эти проявляли… девушки, проявляли такую, знаете, любезность, может быть, особые улыбочки расточали этим самым постовым, и у них создалось такое впечатление, что им… Ну, струсили, я думаю, просто, чего там говорить»
[206].
Но это, на первый взгляд, ничего не значащее обстоятельство в конечном итоге явилось причиной для путаницы в работах многих историков и исследователей. А дело здесь в том, что в других, оставленных Я. М. Юровским воспоминаниях, количество отказавшихся стрелять «латышей» не превышает двух человек.
Например, в так называемой «Записке Я. М. Юровского», составленной М. Н. Покровским с его слов в 1919 году, говорится о том, что только «…2 из латышей отказались стрелять в девиц»
[207].
О том же самом количестве «латышей», отказавшихся участвовать в расстреле, мы узнаём из стенограммы его выступления на «Совещании Старых Большевиков по вопросу пребывания Романовых на Урале», состоявшемся в Свердловске 1 февраля 1934 года.
Причина же этого несоответствия кроется, на мой взгляд, в следующем.
Я. М. Юровский, попросту, не мог в своих «официальных» воспоминаниях (1919 и 1934 г.г.) указать на реальное количество отстранённых им от службы лиц. Ибо в этом случае ему пришлось бы признать тот факт, что «революционная сознательность» находившихся под его началом людей была не на должной высоте. А этого «железный комендант» не мог допустить ни при каких обстоятельствах. Поэтому и скрывал истинное количество отстранённых им от участия в расстреле лиц, составлявшее пять человек так называемых «этнических латышей».
В свою очередь, отстранённые от службы «латыши» вне таковой просто не могли не находиться где-то рядом со своим бывшим жилым помещением (комнатой, намеченной для убийства), из которой, как мы знаем, уже была вынесена вся мебель. Но именно это обстоятельство (их нахождение рядом с этой комнатой) и было, по мнению автора, учтено Я. М. Юровским весьма оригинальным способом.
Сняв с внутренней охраны ещё двоих человек, вооружённых винтовками, он (оставив на постах только трёх или четырёх человек, включая и пулемётчика А. Г. Кабанова) приказал «ослушникам» под охраной своих же товарищей наблюдать за казнью «Николая Кровавого и его семьи». И, надо сказать, что в этом случае он убивал, что называется, сразу двух зайцев: наряду с мерой «воспитательного характера» создавал у присутствующего начальства (Ф. И. Голощёкин ещё во время совещания в «Американской гостинице» попросил Я. М. Юровского не начинать без него казнь Романовых, так как он, возможно, пожелает принять в ней личное участие) видимость хорошо спланированной акции.
Разработав этот план действий, они на время простились с П. З. Ермаковым, который должен был вернуться назад через несколько часов.
Согласно разработанному «сценарию», возвращение П. З. Ермакова было запланировано на 12 часов ночи, а условным паролем для входа в ДОН должно было стать слово «Трубочист». Прибыть же П. З. Ермаков должен был не один, а вместе с грузовиком, на котором сразу же после казни планировалось вывезти трупы казнённых. А, кроме того, означенный П. З. Ермаков должен был привезти постановление о расстреле Царской Семьи, заверенное подписями членов Президиума Исполкома Уральского Облсовета.
После прибытия П. З. Ермакова коменданту Я. М. Юровскому следовало разбудить всех узников ДОН, после чего препроводить их вниз, в приготовленную для расстрела комнату, где уже должны будут находиться «закаленные товарищи», заранее распределившие роли известным читателю образом.
Чтение привезённого П. З. Ермаковым постановления (которое одновременно являлось и «приговором» и которое Я. М. Юровский, понимая всю важность «исторического момента», планировал прочитать с особой патетикой) должно было явиться сигналом общей сиюминутной готовности для назначенных в расстрельную команду лиц. И именно сразу же по его прочтению все эти лица должны были одновременно выстрелить в сердце каждой из намеченных жертв, завершив тем самым (выражаясь словами Г. П. Никулина) «…первый пункт программы нашей большевистской партии»
[208].
Глава 7
Цареубийцы: кто они?
Рассказывая о трагической гибели Царской Семьи, многие авторы, вплоть до настоящего времени, причисляют к Её убийцам людей, которые либо не имели к этому преступлению никакого отношения, либо вообще являются вымышленными персонажами.
Первую путаницу в это дело внес Генерал-Лейтенант М. К. Дитерихс, который в своей книге «Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале» написал, что:
«Из русских палачей известна фамилия одного – Кабанов. (…) Из пяти палачей нерусских известны фамилии трех: латыш Лякс, мадьяр Вархат и Рудольф Лашер. Называли еще фамилию латыша Берзина, но утверждать, что таковой был в составе внутренней охраны – нельзя»
[209].
Но если генералу М. К. Дитерихсу было всё же простительно допустить в этом вопросе некоторые ошибки (ибо он, в отличие от современных исследователей, опирался лишь на имевшиеся в его распоряжении материалы Следственного Производства), то некоторым современным исследователям оные непростительны, так как каждый из них имел непосредственную возможность ознакомления с документами и прочими источниками куда в большем количестве, анализ которых, безусловно, позволил бы им сделать более точные выводы.
