«Милюков и Шингарёв, – продолжает Набоков, – сразу обрушились на Верховского. Мне пришлось молчать, тем более что как бы ни была обоснована и доказательна аргументация Верховского, его собственная несостоятельность была слишком очевидна, и ожидать от него планомерной и успешной деятельности в этом сложнейшем и деликатнейшем вопросе было невозможно…
Разговор закончился тем, что Верховский спросил: «Таким образом, я не могу рассчитывать на вашу поддержку в этом направлении?», и, получив отрицательный ответ, встал и раскланялся. А на другой день в вечернем заседании комиссии по военным делам Совета республики /Предпарламента – Ю.Ж./ повторил в дополненном виде свою аргументацию с теми же выводами».33
Второй, ещё более веской причиной, заставившей Предпарламент так и не принять решений по каким бы то ни было проблемам, стала его откровенная неуверенность в своих властных полномочиях. Начиная с середины октября, все столичные газеты стали писать о готовящемся выступлении большевиков. Об их твёрдом намерении созвать очередной съезд Советов, который и отрешит Временное правительство вместе с Временным советом Российской Республики от власти. Возьмёт её на себя.
Писали газеты, что созыв съезда наметили на 20 октября, но по какой-то причине отсрочили. Правда, совсем ненадолго, всего на несколько суток.
Днём 24 октября (6 ноября) на трибуну Предпарламента неожиданно для его членов поднялся Керенский. Всегда экзальтированный, взвинченный, истеричный, на этот раз – отрешённый, подавленный, как бы покорный судьбе. Произнёс слишком длинную, постоянно вдаваясь в малозначащие подробности, речь. Явно контрастирующую с тем, что по его же словам происходило в Петрограде.
В последнее время, – медленно говорил премьер, – вся Россия и, в особенности, население столицы было встревожено открытыми призывами к восстанию, которые делались со стороны безответственной, отколовшейся от революционной демократии, я бы сказал, крайней – не в смысле направления, но крайней – в смысле отсутствия разума, части демократии…
Призывы к восстанию ежедневно помещались в газетах «Рабочий путь» и «Солдат», и вместе с тем начались приготовления к действительной попытке ниспровержения существующего государственного строя путём вооружённого восстания».
Описав в мельчайших подробностях тех, кого он назвал «врагами народа», Керенский поведал столь же хорошо известное всем. Что после открытой пропаганды восстания и его подготовки «группа, именующая себя большевиками», приступила к действиям. Еще 21 октября (3 ноября) разослала некий приказ о неисполнении распоряжений командного состава и военных властей без утверждения их присланными в полки комиссарами Петроградского революционного штаба.
Военные власти, продолжал Керенский, признали это распоряжение преступным и потребовали в самый кратчайший срок отказаться от него. Кроме того, по его, Керенского, личному указанию военные власти, хотя и могли приступить к немедленным и решительным действиям, но сочли возможным дать большевикам время, чтобы отказаться от своих намерений. «Мы. – пытался маловразумительно объяснить глава правительства столь странное бездействие, – должны были сделать это ещё и потому, что никаких реальных последствий этого приказа в первые сутки его объявления в войсках не наблюдалось…»
«В настоящее время, – продолжал Керенский, – прошли все сроки, и мы того заявления, которое должно было быть сделано в полках, не имеем. Наоборот, имеется обратное явление, а именно, самовольная раздача патронов и оружия, а также вызов двух рот на помощь революционному штабу. Таким образом, я должен установить перед Временным советом полное, явное и определённое состояние, известное части населения Петербурга как состояние восстания…
В настоящее время, когда государство от сознательного или бессознательного предательства погибает, Временное правительство и я, в том числе, предпочитаем быть убитыми и уничтоженными, но жизнь, честь и независимость государства мы не предадим… Временное правительство могут упрекать в слабости и чрезвычайном терпении, но, во всяком случае, никто не имеет права сказать, что Временное правительство за всё время, пока я стою во главе его, прибегало к каким бы то ни было мерам воздействия раньше, чем это грозило непосредственной опасностью и гибелью государству».34
Продолжало Временное правительство бездействовать, проявляя редкостное, самоубийственное безволие и на следующий день, ставший для него, как и для Предпарламента, последним.
Утром 25 октября (7 ноября) в Петрограде повсюду появилось воззвание «К гражданам России». Оно уведомляло об уже свершившемся: «Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов – Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона».
К концу того же дня, в 22 часа 40 минут, открылся, наконец. Всероссийский съезд Советов. Второй по счёту. Прежде всего, объявил о взятии всей полноты власти в стране, а также принял собственное, программное воззвание:
«СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ – предложит немедленно демократический мир всем народам и немедленное перемирие на фронтах.
Она обеспечит – безвозмездную передачу помещичьей, удельной /бывшей императорской семьи – Ю.Ж./ и монастырской земель в распоряжение крестьянских комитетов;
– отстоит права солдата, проведя полную демократизацию армии;
– установит рабочий контроль над производством;
– обеспечит созыв Учредительного собрания;
– озаботится доставкой хлеба в город и предметов первой необходимости в деревню;
– обеспечит всем нациям, населяющим Россию, подлинное право на самоопределение».
Сразу же самое основное (то, что ждала страна с марта месяца, что обещали, только обещали, меньшевики и эсеры, что только что прокламировали) закрепили законодательно, в форме декретов – о мире, о земле.
Своё тридцатичасовое заседание съезд завершил избранием постоянно действующего органа – Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК). Многопартийного – включившего 62 большевика, 29 левых эсеров, 6 меньшевиков-интернационалистов, 3 украинских социалистов и 1 эсера-максималиста. Сформировал однородное правительство Совет Народных Комиссаров, как решили теперь называть министров. С председателем В. Ульяновым (Лениным). Одним из пятнадцати народных комиссаров – председателем по делам национальностей – утвердили И.В. Джугашвили (Сталина). Сочли именно его, и только его, наиболее отвечающим данному посту.
2. Первый фронт. Украинский
Казалось, вот теперь-то Сталин и сможет развернуться. Вполне самостоятельно, уже не оглядываясь на обязательные для него решения партии, станет отстаивать собственные взгляды, претворять их в жизнь. И по собственно национальному вопросу, и по его производной – административному устройству страны. Но так лишь казалось…
В отличие от всех без исключения остальных Наркоматов, только Сталин не получил готового министерского аппарата. Действовавшего бы прежде не один год, давно отлаженного. Пусть даже и с пока занимавшимися саботажем чиновниками. Только Наркомнац приходилось создавать на совершенно пустом месте. А потому вместо разработки основополагающего – следует ли народам России предоставлять автономию, а если и следует, то кому именно, в какой форме – Сталину предстояло, прежде всего, заняться скучной, рутинной административной работой.
