4. По отношению к территориям, со-обитаемым несколькими национальностями, право меньшинства ограждается специальными законами, обеспечивающими ему культурно-национальную самостоятельность и, при наличии фактической к тому возможности, административную автономию…
В дополнение к этим пунктам, российская делегация предлагает договаривающимся сторонам признать недопустимыми какие-либо косвенные стеснения свободы более слабых наций со стороны наций более сильных, как то: экономический бойкот подчинение в хозяйственном отношении одной стороны другой при помощи навязанного торгового договора, сепаратные таможенные соглашения, стесняющие свободу торговли третьих стран, морскую блокаду, не преследующую непосредственно военных целей, и тому подобное.
Вот те основные принципы, одинаково для всех приемлемые, без признания которых делегация Российской Республики не представляет себе возможности заключения всеобщего мира».92
Три дня спустя, на первом же пленарном заседании руководитель германской делегации, министр иностранных дел Р. Кюльман дал Иоффе довольно странный, двусмысленный ответ. «Делегации Четверного союза, сказал он, – согласны немедленно заключить общий мир без насильственных принуждений и контрибуций. Они присоединяются к русской делегации, осуждающей продолжение войны ради чисто завоевательных целей». Но сразу же выдвинул совершенно неприемлемые для данных переговоров, двусторонних, а не всеобщих, условия: «Предложения русской делегации могли бы быть осуществимы лишь в том случае, если бы все причастные к войне державы без исключения и без оговорок, в определённый срок обязались точнейшим образом соблюдать общие для всех народов условия».
Не ограничившись тем, продолжил: «В планы и намерения союзных держав /Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции – Ю.Ж./ не входит насильственное присоединение захваченных во время войны территорий». Но тут же поспешил практически отклонить собственную позицию заведомо невозможным: «Вопрос о принадлежности к тому или иному государству национальных групп, не имеющих политической самостоятельности, по мнению держав Четверного союза, не может быть решен международно. Он в каждом отдельном случае должен быть решён самим государством вместе с его народами путём, предусмотренным данной конституцией».93
Иначе говоря, объяснил – если Россия захочет вернуть Литву и Курляндию, то она должна сделать это лишь на основе того, чем она не обладает – на основе конституции. И никакой речи о референдумах и быть не может. Следовательно, вопрос снимался с обсуждения как бы сам по себе. Вынудил тем Иоффе настойчиво повторить российское предложение о своеобразном размене: «Россия выводит свои войска из занимаемых ею частей Австро-Венгрии, Турции и Персии, а державы Четверного союза – из Польши, Литвы, Курляндии и других областей России».
Тут же вернулся к проблеме решающей роли населения оккупированных территорий: «Населению этих областей дана будет возможность вполне свободно, в ближайший, точно определённый срок, решить вопрос о своём присоединении к тому или другому государству или об образовании самостоятельного государства. При этом в самоопределяющихся областях недопустимо присутствие каких-либо войск, кроме национальных или местной милиции. Впредь до решения этого вопроса управление этими областями находится в руках избранных на демократических началах представителей самого местного населения».
Но между участниками переговоров уже возникла глухая стена. В ответ члены русской делегации услышали нечто невообразимое. То, ради чего, собственно, оккупационные власти и создавали подконтрольные им во всём марионеточные режимы, лишь весьма условно именуемые «национальными».
Если «российское правительство, – объявил Кюльман, – провозгласило для всех без исключения народов, входящих в состав Российского государства, право на самоопределение вплоть до полного отделения, то оно примет к сведению заявления, в которых выражена воля народов, населяющих Польшу, Литву Курляндию и части Эстляндии и Лифляндии, об их стремлении к полной государственной независимости и выделении из Российской Федерации».94
Уже в тот самый день можно было понять, что переговоры, едва начавшись, практически завершились. Зашли в тупик. И действительно, весь дальнейший диалог сторон мгновенно превратился в бессмысленное жонглирование одним-единственным термином («самоопределение»), только по форме, и то весьма отдалённо, напоминая дипломатическую дискуссию. Перешёл из поиска взаимоприемлемых условий заключения мира в резкое, открытое столкновение милитаристов с романтиками-революционерами.
Германская делегация упорно отстаивала позицию, заведомо зная о её полной неприемлемости для российской. Более того, преднамеренно усугубляла её, сознательно идя на разжигание разногласий. Окончательно же стал ясен несомненный провал переговоров 27(14) декабря. После по сути провокационного выступления Кюльмана. Ничуть не смущаясь абсурдностью своего заявления, он настойчиво предложил России… «вывести свои оккупационные войска из Лифляндии и Эстляндии / выделено мной – Ю.Ж./, чтобы дать местному населению возможность, без давления со стороны военной силы и на широких демократических началах, изъявить своё неоднократно выраженное желание соединиться со своими одноплеменниками, ныне живущими в занятых областях».95
Да-да, именно так, а не иначе. Российские войска, находящиеся на Германском фронте вместе с латышскими и эстонскими национальными полками, защищавшими свою отчизну – «оккупанты»! Ну, а национальное меньшинство края, остзейские немцы (к тому же далеко не все восемь процентов его населения, а всего лишь «рыцарство» двух островов Моонзундского архипелага да двух уездов Лифляндской губернии) – «местное население»! Зато благодаря такой словесной эквилибристике Кюльман превращал Совнарком в агрессора, аннексирующего собственную территорию. Не составляло труда догадаться, что Берлин вместе с Веной таким путём пытался «мирно», без кровопролитных боёв и сражений, оттеснить российские армии к Петрограду. Получить благодаря тому стратегическое преимущество, как военное, так и политическое.
Как тут было не вспомнить о мартовском предупреждении Сталина! Его статьи об опасности федерализма, основанного на национальной основе, об опасности многозначного лозунга самоопределения. Но теперь уже было поздно радикально менять, пересматривать и программу партии, и основные положения внутренней политики. Только потому большевистское руководство решило продолжать явно бесцельные переговоры. Тянуть время, уповая теперь только на невольную помощь союзников – на разгром ими Германии на Западном фронте.
Иоффе, последний день остававшийся главой советской делегации (его должен был сменить глава внешнеполитического ведомства России Л.Д. Троцкий), 27(14) декабря вынужден был сохранять внешне холодное спокойствие даже тогда, когда в дискуссию вмешался начальник штаба командующего Восточным фронтом генерал М. Гофман. Неожиданно заинтересовавшийся тем, что его, как военного консультанта германской делегации, никак не касалось.
Не скрывая ближайших целей Берлина, для начала спросил: «В какой степени находится вопрос о самостоятельности Финляндии?» Услышав ответ Иоффе – «На Финляндию российское правительство распространяет свой принцип полного права каждой национальности на свободное самоопределение», обратил своё профессиональное любопытство и на южные территории России. «Получено телеграфное сообщение, – задал Гофман очередной вопрос от Украинской Центральной Рады, – что Центральная Рада будет считать себя связанной мирными переговорами только тогда, когда в этих переговорах будет участвовать её делегация. С точки зрения Германского Верховного командования /выделено мной – Ю.Ж./ мне будет интересно узнать: если таковая делегация прибудет, то каким именно путём, для того, чтобы позаботиться установлением телеграфной связи и прочим».96
